— Интересно. Должны же у тебя быть хоть какие-то приятные воспоминания? — наугад забросила Ксения.
— Приятные?
— Ты ее сильно невзлюбил после того, как она тебя бросила?
— Я ее невзлюбил только теперь, когда она попыталась испортить мою карьеру. — Он промолчал. Потом вдруг не выдержал: — Я добился всего сам, понимаешь? Сам! Только своим умом и своей усидчивостью.
— И своей угодливостью, — вставила Ксения.
— А что остается делать, когда приходишь с улицы, по объявлению, тебя случайно берут, а дальше… А дальше надо каждый день доказывать, что ты тот самый нужный, без которого все встанет. И так, чтобы с одной стороны начальство было довольно, а с другой не скушали коллеги. Просиживая часами сверхурочно в офисе, ты постоянно им твердишь: «Ах, как тяжело! Будь проклята эта работа! Как только найду другую, сразу же уйду!» И коллеги спокойны, потому что думают — ты здесь временный, а ты стремишься стать самым постоянным, самым… Да что я тебе все это говорю!
— Сколько лет вы были с Женей знакомы?
— Всю жизнь.
— Как это? — не поняла Ксения.
— Наши отцы вместе работали. Ее был директором магазина, а мой у него замом. Огромный такой магазинище. Неиссякаемый поток дефицита. Это было еще при той власти. В Стране Советов, а не в Стране долгов. Мы с Женей росли вместе. Несколько лет, пока между нашими семьями существовала тесная дружба. В гости друг к другу ходили, праздники отмечали.
— А на даче ты у нее был? — спросила вдруг Ксения, что-то вспомнив. Мимолетное касание тех воспоминаний Жени, которые были связаны с летом, запахами цветов и одеколоном «Саша».
— Что? На даче? При чем здесь дача? Конечно был. На всех дачах, которые были у Князевых. И дома, разумеется.
— Ты был в нее влюблен с детства, да?
— С чего ты это взяла? Мы просто ходили друг к другу в гости. А потом… Потом ее отец пошел на повышение, в министерство. А мой тоже пошел на повышение. Он стал директором того самого огромного гастронома. И мы снова дружили семьями. К Князевым ходили только нужные люди, — горько усмехнулся он. А потом опять: — Зачем я тебе все это рассказываю?
— Женя тоже часто вспоминала свое детство. Последние три года я у нее жила.
— Вот как? — У Владимира Попова даже лицо вытянулось. Теперь уж он точно испугался: — Значит, и ты тоже знаешь?
— О чем?
— Все, что потом произошло?
— Конечно, — соврала Ксения. Она понятия не имела, как он попал в зависимость к богатой подруге.
— Да. Было. Когда я случайно услышал, как наши отцы ругаются, я даже значения этому не придал. Женин папа всегда был нашим благодетелем. Это он меня устроил в Плехановский. По большому блату. Хотя я и был не дурак и аттестат имел приличный, но без блата в такие вузы не поступали и не поступают, сама знаешь.
— И сильно они ругались?
— Разумеется, если деньги не поделили. Большие деньги. Мой отец был только директором гастронома, а Князев… бо-ольшой шишкой в торговле. С Женькой всегда занимались лучшие преподаватели. Ее папаша вбил себе в голову, что сделает из дочки теннисную звезду. Любил он очень эту элитную игру. И мамаша у Женьки была вся из себя.
Он даже слегка порозовел от волнения. Словно от бокала вина. Но это было опьянение от воспоминаний, по-видимому, не очень приятных. Видно, наболело и он слегка забывался. Даже речь его ничем теперь не напоминала прежнего Владимира Попова. Это был развязный говорок выбившегося в люди уличного мальчишки.
— И что дальше? — спросила Ксения.
— А то ты не знаешь?
И тут она наугад сказала:
— Мне тебя жаль.
И Попов тут же среагировал:
— А мне себя было не жаль? Представляешь, как мы жили?! И как вообще тогда жили работники торговли?! И вдруг бац — пятнадцать лет с конфискацией. В особо крупных… Тогда еще только начинали перестраиваться. Годик-другой, и моего папашу по головке бы начали гладить за ту коммерцию, что он развернул. Не повезло. И он сел.
«Это уже кое-что!» — подумала Ксения.
40: 0
А вслух сказала:
— Да, жаль, что так получилось.
— Особенно жаль, что не успел доучиться. Пришлось взять академический отпуск. По состоянию здоровья. А всего один год оставался. Но мать слегла после того, как все это случилось. Что-то с нервами. Заговариваться стала — как будто отец по-прежнему работает, и у нас дом — полная чаша.
— А разве Жениного отца это не коснулось?