Особенно,... 
66 
Черта с два, подумал он, не стал бы я его убивать.
Я бы просто сделал все сам, без помощников и без свидетелей. Уж не знаю, чем я раньше занимался, но что дел белыми нитками не шил – это точно.
Человек в кепке полез за отворот куртки. Чувствуя, как стремительно уходит время, Глеб измерял глазами расстояния: от себя до человека в кепке, от него до окна и от окна до лейтенанта с автоматом.
Самая большая из этих величин не превышала полутора метров, а человек в кепке был профессионалом.
Лейтенант профессионалом не был, но в руках он держал автомат, а это был как раз тот случай, когда количество выпущенных пуль с успехом могло заменить быстроту реакции и точность прицеливания. Да и как промахнешься, стреляя почти в упор по пытающейся протиснуться в узкое окно фигуре…
Прыщавый мальчишка в лейтенантских погонах, заметив жест очкарика, вдруг весь как-то подобрался, ощерился и начал медленно и очень плавно, словно переливаясь из одной формы в другую, менять позу: по истечении нескольких показавшихся Глебу очень долгими мгновений ему стало понятно, что собирается сделать лейтенант, неясно было только, зачем ему это понадобилось. Слепой стоял неподвижно, продолжая смотреть в лицо штатскому и следя за лейтенантом только краем глаза, но профессионал в кожаной кепке, как и положено профессионалу, что-то почувствовал: не то заметил боковым зрением шевельнувшуюся на полу тень, не то ощутил слабое дуновение потревоженного движением лейтенанта воздуха, не то просто уловил вдруг сгустившуюся в душном воздухе каморки угрозу неведомым материалистической науке шестым чувством профессионального убийцы, но он вдруг начал оборачиваться, лихорадочно дергая зацепившийся за что-то в недрах куртки пистолет, и тогда лейтенант со всего размаха обрушил на его голову приклад занесенного под самый потолок бывшего чулана автомата. Удар пришелся вскользь, чуть выше виска, кепка свалилась на пол, очкарика качнуло, но он устоял на ногах и нанес молниеносный, без замаха, сокрушительный удар левой в челюсть, от которого лейтенант, коротко заорав, влип в стену немного левее двери.
Решительно ничего не понимающий Глеб прыгнул вперед, давая волю телу, которое, в отличие от мозга, прекрасно помнило все до мельчайших подробностей. Тело не стало артачиться и с готовностью приняло рычаги управления: в воздухе мелькнул неизвестно когда подхваченный Глебом тяжелый больничный табурет, с треском опустился на затылок очкастого профессионала, развалившись от удара на части, руку до плеча прострелило неожиданной болью, но Глеб не остановился на достигнутом и добавил ребром ладони по шее, послав профессионала головой вперед в угол, где тот и затих, не то потеряв сознание, не то вообще отдав Богу душу, если, конечно, у него было что отдавать.
Все это напоминало пьяный бред или одну из тех военных игр, в которые иногда играют мальчишки.
В этих играх всегда находится какой-нибудь ушлый пацан, который в самый драматический момент вдруг перебегает к противнику с воплем: «Я за вас!», и не потому, что противник более многочислен или имеет ярко выраженное позиционное превосходство, а просто потому, что такой ход кажется ему ужасно хитроумным, неожиданным и вообще «взрослым».
Поведение лейтенанта не поддавалось объяснению, но Глебу было плевать и на объяснения, и на самого лейтенанта, который полусидя отдыхал у стены с открытым ртом и со свежей ссадиной на подбородке. Он подхватил с пола выпавший из рук лейтенанта автомат и метнулся в дверной проем, сразу же со всего маху налетев на что-то большое и непоколебимо твердое, упершееся ему в живот железным пальцем автоматного ствола.
– Тихо, Федя, – сказал Аркадий. – Дернешься – убью. Брось автомат.
– Понял, – сказал Слепой, бросил автомат и, двумя быстрыми движениями разоружив Аркадия, расчистил себе дорогу, вышибив коренастого сменщика из тамбура, как пробку из бутылки.
Аркадий тяжело плюхнулся спиной в пыль, глядя на Глеба ничего не понимающими глазами. Слепой наклонился, чтобы снова подобрать автомат, уже прикидывая, какую из двух стоявших под окном машин ему лучше угнать – знакомую потрепанную «шестерку» или милицейский УАЗ, но его остановил сухой щелчок взводимого курка и спокойный женский голос:
– Не двигайся, дружок.
Не разгибаясь, он повернул голову и увидел справа от себя старшую медсестру Марию Андреевну, с которой расстался меньше часа назад. На ней был тот же белый халат, те же стройные ноги, удлиненные высокими каблуками, выглядывали из-под белоснежного подола, а вот лица было не узнать: оно словно помолодело на добрых десять лет, морщинки разгладились, губы раздвинулись, обнажая гладкие белые зубы в напряженном оскале, а еще час назад такие усталые и всепонимающие глаза сейчас, казалось, готовы были начать метать молнии. Она стояла вполоборота, как на стрельбище, и, как на стрельбище, держала в вытянутой руке старенький безотказный «наган». Глеб заметил, что рука у нее ни капельки не дрожит, и медленно выпрямился.
66 
