18 
— А потом, — продолжал Воробьев, — все дело в ее вышитом фартуке. Вы в музее орнаменты наши видели?
«Что он привязался ко мне с этим музеем?!» — вздохнув, подумала Светлова, чувствуя уже, что непосещение музея было существенным промахом с ее стороны.
— Вы повнимательнее эти рисунки потом разглядите. Ведь, голубушка, это не просто крестики, «солнышки» и лабиринтики! Это все читается, как текст.
— Неужели?
— Да. Это все магические заклятия, и они действуют.
— И вы их можете прочесть?
— Я не могу.
— А кто-нибудь другой может?
— Да, в общем, пока никто. Ученые работают…
Но пока…, забыто все… Однако поколение за поколением, заметьте, сохраняет эти рисунки. Вышивают полотенца, фартуки, повязки головные и рубашки. Используют каждый рисунок, заметьте, именно в определенной ситуации. Строго по назначению.
Ни на йоту не отступая от канона, когда вышивают, Никаких фантазий. Потому что это не рисунок, а слова магические. Вот Елизавета Пафнутьевна фартуком своим помахала у вас перед носом. А он как раз таким рисунком магическим по краю расшит.
Стало быть, она хоть на глаз определила, сразу как мы вошли, что вы не… — Воробьев запнулся.
— Ну, понятно! Определила, что я не упырь, не русалка, на помеле по ночам не скачу.
— Да. А все-таки подстраховаться не помешает.
И она подстраховалась, фартучком помахала. Защита как-никак!
— А еще проверки будут? — осторожно поинтересовалась Аня.
Воробьев неопределенно пожал плечами.
И Светлова поняла: будут!
Ох, непростая деревня эта Ковда!
* * *
Оставив сумку с вещами в светлой комнатке, куда ее проводила Елизавета Пафнутьевна, Светлова решительно направилась к выходу.
— Пойду прогуляюсь, — объяснила она.
— Ай, не ходи, посиди! — неожиданно посоветовала хозяйка.
— Почему это?
— Я вот освобожусь от дел, прогуляемся. Сиди пока, где сидишь, не рыпайся! — приказала ей Елизавета.
— Но…
— Посиди, посиди! — повторила она. — Неча шастать одной. До поры до времени.
«Фу, какая грубиянка!»
В ожидании, пока Елизавета освободится, Аня сидела на серой, вымытой дождями и высушенной солнцем скамейке под окном. Солнце догорало за озером.
Даже его совсем уже косые, последние лучи жгли слишком горячо. Можно сказать, довольно зло припекали лицо и слепили глаза.
«Какое все-таки оно странное, это лето, — между тем думала Анна. — Ведь уже почти скоро ночь. И солнце, того и гляди, сейчас в воде потонет, а какое еще жгучее. Тяжелое лето!»
Наконец последний краешек сверкающей горбушки потонул в воде…
И сразу розовое и сиреневое заполонило небо, смешало его с водой озера. Лес на другом берегу озера как-то угрожающе потемнел. Резко и четко прорисовались верхушки черных вековых елей…
Вспомнилось, ель — тяжелое дерево… Говорят, энергию вытягивает. А здесь все сплошь, наверное, вот такие тяжкие темные еловые леса.
Удивительное смешение красок и прозрачности в природе…
Светлова сидела, смотрела, вздыхала.
Было очень красиво и очень скучно.
«А пойду-ка я все-таки пошастаю, — подумала Анна про себя уже словами своей хозяйки. — Что я ей, грубиянке этой, клятву давала сидеть тут как привязанная? Время-то идет…»
Тем более что народ, это было видно, потянулся куда-то принаряженный. Тянулся от околицы деревни Ковда в сторону леса.
И Аня, как и полагается интеллигенции, потянулась за народом.
Надо было хотя бы поглядеть на всех этих Николаевых, чтобы понять, какой именно Николаев ей нужен.
Тропинка, по которой тянулись принаряженные жители Ковды, уводила в лес, и скоро Аня оказалась на большой поляне, заполненной ими до отказа.
Люди на лесной поляне, взявшись за руки, двигались в хороводе, по кругу, распевая что-то вроде песни, но на песню не похожее:
Рябина, рябина,
Рябина кудрявая, еще кучерявая!
И на этой рябине четыре цветка, четыре лазоревые:
Как первый цветик-то — Иван Егорьевич,
Как второй цветик-то — Иван Петрович,
Третий цветик — Николай Егорыч,
Четвертый цветик-то — Николай Петрович!
Когда они называли имя, названный, пропетый кланялся в пояс.
И Аня как следует рассмотрела и Ивана Егорьевича, и Ивана Петровича, и Николая Егорыча тоже.
Беда была в том, что все они были молодыми.
Очень молодыми парнями. И непонятно, что могло связывать безусого, только-только подросшего на здешнем парном молоке паренька, совсем еще мальчика, с далеким Линибургом и безвременно усопшим Геннадием Олеговичем Гецем.
18 
