Последние отзывы

  101  

– С добрым утром, – сказал «сантехник». – Ты извини, мужик, что мы тебе пасть залепили. Орать ты, конечно, не станешь, это не в твоих интересах, но береженого Бог бережет. Вдруг ты псих или просто не успеешь въехать, что к чему… Ты не бойся, мы не менты. Мы – свои ребята, и ты нам сейчас ответишь на парочку вопросов – честно, без гнилого базара, как своим корешам. Говорить будем коротко и ясно, чисто по делу, понял? А если не понял, то мы тебя для ясности поимеем по разику. Попка у тебя крепенькая, как у гимнасточки, так что кайф будет полный. Мне, братан, на зоне понимающие люди объяснили, что пидора поиметь не в падлу.

Перельман замычал.

– Что, ты не пидор? – очень натурально удивился «сантехник». – Ну так ведь это недолго поправить. Зато на зоне тебе проще будет. Тебя там примут как родного, приласкают, обогреют… Тебе понравится, поверь. Ну что, мы договоримся или сначала поиграем?

Перельман стиснул зубы и ничего не ответил. Он понимал одно: «сантехник» и его невидимый приятель – или приятели? – не имеют к милиции никакого отношения. Это были бандиты, и они не собирались шутить. Сопротивляться он не мог, а плакать и просить пощады было бесполезно: что захотят, то и сделают, и наверняка изнасилование – не самое страшное из того, что они могут сотворить с беззащитной жертвой.

– Молчит, падло, – удивленно сказал Самсон и посмотрел на Бориса. Борис стоял позади распятого в унизительной позе Перельмана и, поигрывая никелированной «зиппо», оценивающе разглядывал голый зад хозяина квартиры. – Ну, кто первый?

– Не знаю, – лениво сказал Борис. – Как-то мне… А вдруг он заразный?

– А ты его продезинфицируй, – весело предложил Самсон.

– Это мысль, – обрадовался Борис и со щелчком откинул крышечку зажигалки.

Перельман услышал этот щелчок и почувствовал слабое тепло в самой интимной части своего организма.

Инстинктивно он попытался сдвинуть ноги, чтобы хоть как-то защититься, но добился только того, что ножки старого стола протестующе скрипнули. Старый стол был сработан на совесть.

По мере того как Борис подносил зажигалку ближе, тепло усиливалось, постепенно переходя в жар, в жжение, в невыносимую боль. Михаил Александрович услышал слабое потрескивание, и его ноздрей коснулась удушливая вонь паленых волос. Он рванулся изо всех сил и отчаянно замычал, вертя головой из стороны в сторону. По его щекам струились слезы, из носа текло, но он этого не замечал. Им овладел животный ужас. Воображение вышло из-под контроля и, набирая обороты, пошло рисовать ему яркие картинки, иллюстрировавшие предстоящие пытки: огонь, железо, ранящие угловатые предметы, грубо проталкиваемые внутрь беззащитного организма чужой равнодушной рукой… Ожидание пыток было во сто крат страшнее реальной боли, и Перельман чувствовал, что теряет рассудок.

Потом боль прекратилась. Самсон лениво поднялся с кресла, подошел к столу и, наклонившись, заглянул Перельману в лицо.

– Ну, так как, – спросил он, – будем говорить или продолжим наши игры?

Перельман кивнул так энергично, что ударился разбитым подбородком о крышку стола. Он не обратил внимания на эту новую боль, купаясь в волнах огромного облегчения. Все было предельно просто. Избежать предстоящих мук ничего не стоило, нужно было только говорить правду. Говорить правду – это так легко! Не надо ничего выдумывать, не надо следить за своим лицом, изворачиваться, лгать и бояться разоблачения. Нужно просто открыть рот, расслабиться, дать себе волю, и правда выльется из тебя сама, как вода из перевернутого кувшина. Михаил Александрович понимал, что инстинкт самосохранения окончательно подавил в нем разум, но не мог ничего с этим поделать. Он знал, что этот инстинкт хорош для мыши или зайца. Он заставляет их прятаться и убегать, чтобы не быть съеденными. Но отношения между людьми гораздо сложнее, чем между кошкой и мышью, и здесь древние инстинкты очень часто подводят, оборачиваясь против тех, кто слепо ими руководствуется. Он знал это, но его воля была сломлена, и сил сопротивляться инстинкту самосохранения просто не осталось.

Самсон рывком освободил его рот от пластыря и сунул Михаилу Александровичу в самое лицо любовно отполированное узкое лезвие ножа.

– Учти, козел, – без тени прежнего ленивого благодушия предупредил он, – вякнешь хоть раз – заткну пасть no-новой и больше разговаривать с тобой не стану. Для начала отчекрыжу вот этой хреновиной твои висюльки, потом расклею твой хавальник, засуну их туда и снова заклею. Понял?

  101