Последние отзывы

  88  

Младший сын священника Илья на другой стороне дома, в огороде, играл с божьей коровкой. Он подставлял насекомому травинку, и божья коровка карабкалась по ней к пальцу. Затем Илья переворачивал травинку, и божья коровка, сверкнув оранжевыми крылышками с четырьмя черными пятнышками, меняла направление и вновь начинала взбираться.

– Шустрая ты, божья коровка. Лети на небо, там твои детки. Ну, чего не летишь? Или тебе хорошо со мной? Лети на небо, туда, высоко-высоко. Я тебя не держу. Вот видишь, совсем не держу. Ну, давай! – пальцем Илья подталкивал божью коровку.

В конце концов она раскрыла крылья, мгновение посидела, оторвалась от травинки и темной точкой полетела в небо.

– Ну вот, до свидания, – мальчик помахал ладошкой, словно прощался с приятелем, уезжавшим на выходные в город.

Сегодняшнее утро было радостным, Илья .проснулся совсем другим. Он, как и прежде улыбался, был ласков, нежен, всех узнавал, отзывался на любое слово. Но что с ним было, вспомнить не мог. А матушка Зинаида по совету Андрея Алексеевича Холмогорова не приставала, не докучала с расспросами. Ведь Андрей Алексеевич сказал, все образуется, только самое главное, не надо Илью обеспокоить. Время – лучший лекарь.

– Илья, – позвала она младшего.

Тот прибежал.

– Да, мамочка.

– Садись за стол. Вот булка, варенье, молоко, – попадья налила полную кружку холодного молока и подвинула ее к сыну.

– Я только руки вымою.

Она подала сыну чистое полотенце. Илья вы, тер лицо, глаза счастливо блестели.

– Какое вкусное варенье! Мама, а как ты узнала, что я хочу булки, молока и варенья? Ну скажи, как? Ты что, мысли мои на расстоянии прочесть можешь?

– Могу.

– Расскажи, как ты это делаешь?

Зинаида пожала плечами:

– Я же твоя мать, Илья, и я чувствую, чего тебе хочется.

– А чего мне еще хочется? – съев булку и перемазав губы вареньем, спросил мальчик. – Отгадай.

– Наверное, еще молока?

– Правильно, полчашки.

– Ну, вот видишь.

– А я не умею читать чужие мысли. Это, наверное, очень трудно, я, наверное, никогда не научусь?

– Вырастешь – научишься.

– А я вырасту? Буду долго жить?

– Долго и счастливо, – сказала матушка Зинаида, гладя сына по голове.

Она уже забыла о сидящем на крыльце плачущем Григории, забыла о страшном происшествии.

Она радовалась, что к ней вернулся сын, что он совсем не изменился, такой же, как прежде – веселый, ласковый и словоохотливый. Больше всего Зинаида любила разговаривать с Ильей, и всегда, даже если была очень занята, старалась отвечать на все его вопросы. А вопросов у девятилетнего Ильи находилось превеликое множество. Увидит что-нибудь, услышит и мчится к матери. Заглядывает ей в глаза или, наоборот, смущенно опустит свои длинные ресницы и спрашивает:

– Бог меня всегда видит?

– Конечно.

– Даже если я в погребе спрячусь?

– Ив погребе он тебя, сынок, видит.

– А он меня всегда защищает?

– Всегда.

– А почему он меня не поддержал, когда я упал и локоть разбил?

– Это пустяки, сынок.

– Мама, а чего дядя Гриша плачет? У него умер кто-то?

– Нет, никто, слава Богу, не умер.

– Тогда чего он так сильно ревет?

– Иди в сад, погуляй. А во взрослые дела не лезь. Я тебе потом расскажу.

– Когда потом?

– Когда вырастешь.

Тем временем Грушин немного успокоился.

– Наваждение какое-то.., сам не пойму, – уже стоя на крыльце, говорил, размазывая по щекам слезы, Григорий Грушин.

– Пойдем, я тебя провожу.

– Машину надо забрать.

– Потом заберешь. Ничего с ней не станет, если ночь здесь постоит.

– Машина казенная, не моя личная.

– Знаю, что не твоя. Пойдем, Гриша.

На этот раз трезвый Григорий Грушин, пошатываясь, словно выпил не меньше бутылки крепчайшего самогона, и спотыкаясь, пошел вдоль забора к своему дому. Холмогоров следовал за ним, отставая лишь на пару шагов.

– Ничего не пойму! Затмение какое-то, самое настоящее наваждение. Вот объясните мне, почему это случилось?

Холмогоров был сосредоточен, погружен в собственные мысли и на слова водителя не ответил. Постепенно походка Григория становилась все тверже, движения все увереннее. Он сам открыл калитку своего дома и, поблагодарив Холмогорова, произнеся слово «наваждение», скрылся за дверью.

Многое в происходящем было Холмогорову неясно. Но он душой чувствовал, что появился в этой деревне не зря, что это промысел Божий и по воле Божьей делается все на белом свете.

  88