Особенно,... 
78 
– Какая муха тебя укусила? – спросил он наконец.
– Противно, – признался Сиверов. – Уж, казалось бы, чем нас можно удивить? Всю сознательную жизнь дерьмо хлебали полными ложками, должны бы, кажется, ко всему привыкнуть, ан нет, не тут-то было! Получается что-то наподобие матрешки: в одну ложь вложена другая, в другую – третья, и так до бесконечности... Или есть еще такая шутка: получает человек подарок в праздничной упаковке, развязывает ленточку, снимает разноцветную бумагу, открывает коробку, а там – еще одна, поменьше, и еще одна, и еще... А в самой последней коробке – собачья какашка. Вот спрашивается: зачем им это понадобилось?
– Что именно? – спросил Потапчук, разглядывая ногти на левой руке.
– Это была идея Дзержинского – забальзамировать Ленина, – сказал Глеб, кривя губы в гримасе легкого отвращения. – Он был католик – если не по убеждениям, то по рождению хотя бы, – а католики привыкли поклоняться мощам. Совнаркомовские евреи были против, у них совсем другие традиции, но Дзержинский был убедительнее... сильнее, пожалуй. Это все понятно и объяснимо. В конце концов, любой дурак мог прийти и собственными глазами убедиться: да, дорогой Ильич действительно умер, это не выдумки врагов... Непонятно другое: зачем понадобилось бальзамировать двойника? Если Ленин так уж сильно мешал Иосифу Виссарионовичу, что стоило его отравить или тихо придушить подушкой? Зачем надо было строить какие-то бункеры, разводить секретность? Зачем ему сохранили жизнь? Что это было – трусость? Изощренный садизм?
– Ну, это мы теперь вряд ли сможем узнать, – развел руками Потапчук. – Да мне это, кстати, не так уж и интересно. Какая разница? Я не историк и не психиатр, чтобы в этом копаться.
– Тоже правильно, – согласился Глеб. – А знаете, я еще кое-что не могу понять. Вот, взять, к примеру, этого Гургенидзе. Ну, нашел он Ленина, ну, убедился... Ну, открытие, сенсация, скандал... Но свидетелей-то зачем убирать? Зачем убивать экспертов, которые подтвердили твое открытие – не опровергли, заметьте, а решительно и однозначно подтвердили? Допустим, он считает, что это открытие ни в коем случае нельзя обнародовать. В этом я с ним, кстати, отчасти согласен... Допустим, экспертизу он провел, чтобы самому во всем до конца убедиться. Ну так на здоровье! Заплати экспертам, чтобы помалкивали, а находку свою уничтожь – сожги, закопай, смели косточки в муку и по ветру развей... Трудно, что ли? Замети следы, и потом можно хоть до конца жизни объяснять журналистам, следователям и вообще кому угодно, что это была шутка, или ошибка, или провокация... Зачем же в мокрухе мараться? Зачем черепа ломать? Он что – больной?
– Да нет как будто, – сказал Федор Филиппович. – Мне бы его здоровье, я бы горя не знал... А ты молодец, Глеб Петрович, соображаешь, когда захочешь. А то сразу – "шлепнуть, шлепнуть"... При твоих талантах, – он обвел выразительным взглядом превращенную в стрелковый тир комнату, – это всегда успеется. Тем более речь идет о Гургенидзе, который, как ты правильно подметил, представляет собой великолепную мишень. Он у нас подозреваемый номер один, но ты прав: стрелять в людей по первому подозрению – привычка нездоровая и с далеко идущими последствиями. Подозрения – это такая штука...
Он вдруг замолчал и впал в глубокую задумчивость. Глеб не стал выводить его из этого состояния. Если Федор Филиппович прямо посреди разговора вдруг задумался о чем-то, да так крепко, что это стало заметно собеседнику, значит, на то есть веские причины и такая пауза ему действительно необходима. Чувствовалось – и это ощущение подтверждалось богатым опытом, – что генерал Потапчук сейчас еще раз и особенно тщательно обдумывает свои слова перед тем, как их произнести. Из этого следовало, что сейчас будет сформулировано очередное задание – или не будет, в зависимости от того, к какому выводу придет генерал в результате своих раздумий. Дымя сигаретой и украдкой наблюдая за Федором Филипповичем, Глеб подумал, что в последнее время он, Глеб, мечется, как горошина в свистке. Сначала были Асланов и его подручные, малолетние ренегаты национал-большевизма; затем, не доведя эту работу до конца, Слепой получил задание разобраться с этой генетико-графологической бодягой, от которой за версту разит политическим и даже историческим скандалом; а теперь, когда в деле только-только наметился какой-то просвет и появился наконец подозреваемый, Федор Филиппович, похоже, готовился поручить ему другое дело. Это тревожило Глеба: создавалось впечатление, что Федор Филиппович действует в круговой обороне, затыкая то и дело возникающие бреши единственным человеком, которому может полностью доверять, – им, Глебом Сиверовым, агентом по кличке Слепой...
78 
