– А разве может быть иначе? – удивленно подняла тонкие брови пациентка. – При тех суммах, которые я трачу на врачей...
– Ну, согласитесь, что здоровье – это не то, что можно купить за деньги! – смеясь, воскликнул Дружинин.
– Купить нельзя, – согласилась посетительница. Голос у нее был глубокий и мелодичный, несмотря на почти тридцатилетний стаж курильщицы. – А вот сохранить – да, можно.
"С твоими деньгами да не сохранить", – подумал Владимир Яковлевич. Сидевшая перед ним женщина была вдовой. Муж оставил ей состояние, исчисляемое астрономической суммой и сравнимое с годовым бюджетом небольшой страны. Это была сумма, которую не требовалось приумножать в поте лица своего – деньги работали сами, позволяя своей владелице вести праздную, роскошную жизнь на одни лишь проценты, не касаясь основного капитала.
Помимо денег, муж оставил ей связи, которые она очень умело поддерживала; так что, хоть в любовники ей доктор Дружинин и не набивался, попасть в число ее врагов ему также не улыбалось. Ее капризы были сделаны из оружейной стали и очень щедро оплачивались. Желания ее были самые неожиданные: она могла захотеть сделать пластического хирурга Дружинина своим личным, домашним врачом, а могла, наоборот, пожелать стереть его с лица земли. И то и другое было ей по плечу, и, разговаривая с ней, Владимир Яковлевич всякий раз испытывал такое ощущение, словно находился один на один с королевской коброй.
Пациентка раздавила в пепельнице длинный окурок и принялась рыться в сумочке. Дружинин знал, что она ищет мятные пастилки для освежения дыхания. Воспользовавшись моментом, он снова пристально всмотрелся в ее лицо. Да, сходство угадывалось, особенно когда она сидела вот так, повернувшись в профиль и склонив голову. Впрочем, ТУ женщину никто из живущих ныне не видел иначе, как в профиль. Веками люди восхищались ее левым профилем; Владимиру Яковлевичу подумалось вдруг, что искусство – хитрая штука. Возможно, у ТОЙ на правой щеке или даже на лбу было безобразное родимое пятно, а то и неправильно затянувшийся шрам, но этого теперь уже никому не узнать. Ее портрет – идеал гармонии и красоты, а воскресни она ненароком и вздумай пройтись по улицам, черта с два ее хоть кто-нибудь узнает!
Несправедливо это, подумал Дружинин. У живописца в распоряжении сколько угодно времени и бездна попыток – если что-то не получилось, всегда можно начать с нуля. В результате его плоская, безответственная мазня ни к чему его не обязывает: удачная картина, быть может, сохранится в веках, славя его имя, а неудачная сгинет, никому не известная, в темном чулане или на пыльном чердаке. А хирургу на его творчество отведены считанные часы, и ошибаться он не имеет права – что написано пером, не вырубишь топором. Скальпель и игла не знают вторых попыток, а творения пластического хирурга, даже самые совершенные, живут недолго – люди, увы, смертны, да и жизнь их тоже не особенно щадит.
– Ну, что же вы замолчали, доктор? – спросила пациентка.
Она наконец отыскала свои пастилки, положила одну в рот и стала посасывать. Это, как и все остальное, выходило у нее изящно и вместе с тем как-то значительно, как будто она не пастилку сосала, чтобы перебить никотиновую вонь изо рта, а совершала прилюдно некое в высшей степени интимное таинство, колдовское и эротичное одновременно. Взгляд ее темных глаз притягивал и завораживал, и Дружинину удалось избавиться от этого наваждения только после того, как он представил ее окровавленное тело, безобразно распяленное, распластанное на операционном столе, как препарированная лягушка на предметном стекле микроскопа.
– Да я, собственно, уже все сказал, – произнес Владимир Яковлевич, деликатно пригубив кофе. – Никаких противопоказаний к операции нет. Решение за вами. Что до меня, то я, как мы и договаривались, в полном вашем распоряжении. Когда вы будете готовы лечь в клинику?
Пациентка на мгновение задумалась, как будто прокручивая в голове список неотложных дел.
– Завтра, – сказала она, сверкнув белозубой, в высшей степени обаятельной улыбкой. – Но, Владимир Яковлевич, дорогой, мне бы не хотелось на этот раз ложиться в клинику. Помните, вы приглашали меня на день рождения в свой загородный дом? Там так уютно, спокойно и нет никакой необходимости общаться с людьми не моего круга...
– Простите, – сказал Дружинин, – я вас не совсем понимаю.
– Правда? Забавно, мне казалось, что я высказалась вполне определенно.