— Что ж, повесели меня. Чес слово, я нуждаюсь в разрядке. Устала.
— Ты помнишь, что с нами в поезде ехала некая Майя?
— Дочь завуча? А ты и имя запомнил? — прищурилась Маруся. — Ну, корнет! Ты бабник.
— Ты забыла сумочку в ее вагоне. Получилось так, что у девицы украли на вокзале документы, она заметалась, и попала под колеса машины, на которой тебя ехала встречать тетя Нелли.
— Я никого не просила встречать.
— Надо знать тетю Нелли. Короче, в чемодане у Майи нашли сумочку с письмами и блокнот. Там так и написано — папа Эдуард Листов. И ее приняли за тебя.
— Да ну? — приподнялась на локте Маруся.
— И до сих пор она так и продолжает зваться: Мария Кирсанова.
— Не верю! Чтобы Майка выдала себя за меня… Не верю.
— Тем не менее.
— Тогда я немедленно еду туда. Будет шоу! Корнет, я хочу повеселиться!
— Лежи. Тебе нельзя там показываться.
— Это еще почему?
— Твой брат убит.
— Что!?
— Что слышала. Его застрелили. А девицу застали в комнате с пистолетом в руке.
— Что!? Не верю! Уж в это точно не верю. Она и муху не способна прихлопнуть. Тихоня, отличница. Зануда жуткая.
— Лучше бы эту зануду теперь обвинили в убийстве. И тогда на сцену выйдешь ты. Все — делиться больше не с кем, убийца брата сидит в тюрьме.
— Не поняла?
— Тебе достанется все, поняла? И это будет настоящий сюрприз! А пока пусть побудут в неведении.
— Да ты что, корнет?
— Но сначала мы поженимся.
— Знаешь, меня что-то сомнения берут.
— По поводу?
— А надо ли нам жениться?
— Послушай, мы же все решили! Я люблю тебя, ты любишь меня.
— Тогда зачем жениться? Я хочу туда поехать!
— Ты хотя бы представляешь себе, что там творится? Милиции полно! Все допрашивают, расспрашивают.
— Да?
— Ты устала. Ляг, поспи. Хочешь выпить?
— Выпить? Хочу!
— Я тебе сделаю мартини с соком. Идет?
— Да.
Он смешивал коктейль на кухне, и в который раз думал про наркотики. Чертова девица! Снотворное ей что ли подсыпать? Да, пусть спит, спит долго, сладко, спит и видит сны. Хорошо, что у маман есть стратегический запас снотворного на случай тотальной бессонницы. Как хочется сыпануть в стакан весь пузырек! Но не время еще, надо или что-нибудь срочно придумать, или просто дотянуть до свадьбы. А пока пусть просто спит.
А ему тем временем надо заняться делом.
Тремя часами позже
Эдик поднимался по лестнице старой пятиэтажки. В подъезде пахло кошками, бомжами, нечистотами, на обшарпанных стенах любители народного фольклора как могли изощрялись в бесчисленных надписях. Он шел и думал о старых письмах. Это были не просто письма, а письма с зоны. Человек, писавший их, загремел на длительный срок. Потом он вышел, снова был арестован, еще сидел. Сколько же ему теперь? Около пятидесяти? Больше?
Дверь открыл старик. Сморщенный, шаркающий ногами, больной, беззубый старик.
— Сергей Петрович?
— Я.
— Кувалдин?
— Он самый.
— У меня к вам дело. Надо бы поговорить.
— Парень, у тебя на чекушку не найдется? Выпить бы мне. Опосля поговорим.
— Хорошо. Одна нога здесь, другая там, — Эдик полез в карман за деньгами. — Если не вернешься в течение пятнадцати минут, не получишь на поллитра.
— Я мигом! — засуетился Кувалдин. — Я, парень, мигом!
Эдик усмехнулся: и этот человек должен признаться в своем отцовстве! Неужели этот отвратительный старик, похожий на бомжа, способен был произвести на свет его, повесу и красавца, любимца женщин Эдуарда Оболенского! Ирония судьбы! Чего только не сделаешь ради денег! Но надо во что бы то ни стало доказать, что они с Марией Кирсановой не родственники. Пусть даже придется пожертвовать родной матерью, ее покоем и благополучием. В этом мире каждый за себя.
Он сидел в маленькой однокомнатной квартирке, дорого одетый, надушенный одеколоном, совершенно чужой окружающим его вещам. И шкаф, с висящей на одной петле дверцей, и старый черно-белый телевизор, и стул с отломанной ножкой, и грязный, заплеванный пол — все это было из какой-то другой жизни. Эдуард Оболенский старался ничего не трогать, чтобы не запачкаться и не дай бог, не унести частичку этого кошмара на себе. Подпишет бумагу, получит деньги, и на этом все. Папаша…
Он еще не знал, что разговор предстоит долгий и непростой. Не знал, что новость о смерти Георгия Эдуардовича Листова произведет на Кувалдина сильное впечатление. Эдуард Оболенский был уверен, что пробудет в этой убогой однокомнатной квартирке не больше десяти минут.