Ночью
В доме никто не спит. Майя беспокойно ворочается в постели. В коридоре слышны шаги. Кто это? Неужели к ней? Нет, мимо.
А меж тем Олимпиада Серафимовна заглядывает в комнатку к домработнице:
— А где Валя?
— Что?
— Ты одна, Ольга?
— Да. Одна.
Олимпиада Серафимовна осторожно присаживается на вторую кровать:
— Ну что, избавилась от бедняжки Нелли?
— Что… Что вы такое говорите?
— Избавилась. Столько лет терпела, терпела, и свела счеты, наконец. Мертвого-то чего уж ревновать. Я живого не ревновала.
— Вы не ревновали! А чего тогда приехали сюда, как только он умер?
— Посмотреть. Я, милочка, терпеливая. Я его, как художника, выпестовала, родила, можно сказать, Эдуарда Листова, таким, каким он впоследствии стал, а какая-то молодая дрянь подобрала и ни с чем меня оставила.
— Врете! Вы при разводе половину имущества получили!
— А ты считала? И какое оно тогда было, имущество? Квартира, да старая машина-развалюха? Да сын Георгий, вот и все имущество.
— Оттого вам и обидно. У богатого-то вы больше бы отсудили. Вы не Нелли Робертовна, та унижаться не стала. Что дал, то взяла. А вы… Дайте полежать, уйдите, Богом прошу.
— Ты у меня в доме. И я тебя как наняла, так и уволить могу.
— Не вы. Хозяин-то умер, теперь молодая хозяйка все будет решать.
— Ей еще с постели подняться надо для начала.
— Ничего, образуется. Все равно вам ничего не достанется. Теперь по завещанию — все ей, без всяких половин.
— А на то, милочка, есть суды. Я — мать. И внуки есть законные. А она — девчонка. И мать ее безграмотная женщина.
— Ха-ха! — неожиданно рассмеялась Ольга Сергеевна.
— Что такое?
— Вы еще не знаете, какой вас ждет сюрприз! Уж такой сюрприз!
— Какой сюрприз?
— Такой. Уйдите.
— Вон ты как заговорила…
Дверь в комнату приоткрылась.
— Можно? — заглянула Валя.
— Заходи, заходи, голубушка, — заворковала Олимпиада Серафимовна. — А я, собственно, к тебе. Уснуть никак не могу.
— Я вам сейчас таблеточку дам.
Олимпиада Серафимовна вздрогнула:
— Ох уж, как опасно стало в этом доме таблетки принимать! Может, лучше чайку? С медом, с травками.
— Да-да. Я сейчас сделаю. Успокоительного чаю с ромашкой и настойки пустырника туда можно несколько капель влить. Очень хорошо помогает!
— Суетись, суетись, — усмехнулась Ольга Сергеевна. — Той чайку, этой молочка горячего в постель. А я свое отслужила.
И домработница демонстративно отворачивается к стене. Олимпиада Серафимовна, грозно тряхнув серьгами и надменно вскинув голову, увенчанную пучком, уходит вслед за Валей. В коридоре некоторое время слышатся их шаги. Когда там затихает, Ольга Сергеевна поднимается, и осторожно приоткрывает дверь.
Майя снова прислушивается к шагам в коридоре. Мимо, мимо. Опять шаги. Да, на этот раз к ней. Она вся сжимается: кто же это? Как же хочется забраться с головой под одеяло, и спрятаться ото всех страхов, как в детстве! Мама, мамочка, где же ты? Где?
— Девонька, ты не спишь?
— Нет, заходите.
Ольга Сергеевна подходит к окну, открывает форточку:
— Душно тебе, небось. Медсестра-то как не для тебя вызвана. Все ходит по дому, ходит, разговоры разговаривает. Луна-то сегодня какая!… А ведь ты не Маруся, девонька. Давно хочу спросить: как звать-то тебя?
— Кто вам сказал? Георгий Эдуардович? Эдик?
— Кто бы ни сказал. Как тебя звать-то?
— Майей.
— Мать-то знает, какие штуки ты выделываешь?
— Я уйду отсюда. Как только немного поправлюсь, то сразу же уйду.
— А где ж Маруся?
— Не знаю. Мы ехали вместе в Москву, я в шестом вагоне, они в пятом, потом Маруся с Эдиком сдернули стоп-кран и сошли с поезда.
— С Эдиком? — удивляется Ольга Сергеевна.
— Да.
— А как же он там оказался, в поезде? Отродясь ведь не ездил в поездах!
— Не знаю. Я сумочку Марусину нашла, черную сумочку на длинном ремешке.
— Где ж она, сумочка?
— В чемодане, под кроватью.
Ольга Сергеевна нагнулась, пошарила рукой, вытащила чемодан:
— Ну-ка, ну-ка.
— Вам зачем? — удивилась Майя.
— Глянуть хочу.
— Но это же… Это же нехорошо!
— Хорошо-нехорошо. Много ты понимаешь, девонька. Странно, ан нет ничего, никакой сумочки.
— Нет? Как нет? Может, Нелли Робертовна взяла? Там еще были письма.