51 
Когда Пруэтт услышал жалобный вой чудовища, он понял, что опасался не напрасно. Электромоторы, приводившие ротор в движение, издавали стонущий, скрежещущий звук. Пруэтт сидел внутри, окруженный паутиной пересекающихся огромных металлических обручей. Он очень быстро понял, почему техники привязали его так, что он едва мог шевелиться. Стоило только ротору начать свой причудливый танец, как он почувствовал давление лямок, которыми был прочно привязан к контурному креслу.
Джим пришел поглазеть на эту «поездку» и, смеясь, объяснил Пруэтту, что он, Дагерти, хочет быть поблизости, когда желудок Пруэтта начнет неистово выбрасывать все, что не успел переварить.
— Ну, дружище, на этой чертовой карусели тебе придется расстаться со всем, что ты ел на первое, второе и на третье, — шутил Дагерти. — А мне будет что рассказать внукам. Как сам Великий Пруэтт извергал содержимое своего желудка по всем трем осям координат, а потом два дня оттирал «Мастиф» тряпкой…
— Заткнись, — огрызнулся Пруэтт. Дагерти только ухмыльнулся в ответ.
В камере Пруэтта и Дагерти ждал Джо Вителло, гражданский летчик-испытатель из НАСА, для которого «Мастиф» со всеми его фокусами стал вторым домом. Хотя Вителло и не входил в группу космонавтов, он на этом огромном чудовище разве что фокстроты не мог играть. Этот коренастый итальянец был для новичков самым авторитетным советчиком. А когда Вителло сам садился в кресло машины, он управлял силами, воздействовавшими на него, с мастерством канатоходца, выполняющего свой номер под ураганным ветром и одновременно раскуривающего трубку.
Перед отъездом в Льюис Пруэтт и Дагерти узнали, что второму поколению космонавтов уже не суждено целиком вкусить все «прелести» ротора. Опыт первых четырех орбитальных полетов со всей очевидностью доказал, что мучения, претерпеваемые в роторе, бессмысленны — они просто не имеют ничего общего с условиями реального полета. Так что Пруэтт был удостоен чести последним изведать все сверхъестественные возможности этой машины. Впрочем, он почему-то не очень этому радовался.
Когда ротор нес его круг за кругом, выписывая бесконечную спираль, он не испытывал особо неприятных ощущений. Это чем-то напоминало ряд последовательных горизонтальных бочек на истребителе, хотя Пруэтт в душе признался себе, что ему ни разу не приходилось выдерживать пятьдесят бочек в минуту. Но тут все-таки было известное утешение — на самолете он мог потерять управление и разбиться, а уж ротор-то никогда не разобьется, он просто будет продолжать безжалостно выворачивать внутренности седока наизнанку.
Своим головокружительным вращением ротор развенчал уже не одного летчика, добровольно залезшего в это чудовище. Они пытались вопить: «Остановите, выпустите!», но, кроме сдавленного гортанного хрипа, не могли издать ни звука — желчь у них поднималась по пищеводу и обволакивала все в горле. Но Пруэтт любил «штопорить». Влюбленный в высший пилотаж, он сотни раз падал в штопоре, опустив нос, задрав хвост самолета и вертясь, виток за витком, навстречу несущейся на него земле. Ему просто нравилось это состояние, и даже когда поверхность земли сливалась в сплошную мелькающую рябь от скорости вращения, он умудрялся спокойно отсчитывать оборот за оборотом. Он мог выйти из штопора, выровнять самолет и тут же войти в штопор в обратном направлении. Товарищи Пруэтта говорили, что у него не желудок, в котором есть нервные окончания, а плавильная печь, набитая чугунными чушками.
Закончив отдельные упражнения на роторе — по спиральному движению и по вращению, Пруэтт не мог сдержать улыбки.
— Эй, Вителло! — позвал он испытателя, когда ротор со стоном остановился. — Я думал, твой медведь просто жует космонавтов и выплевывает их потом мелкими брызгами!
— А вам, что, понравилось, майор?
— Именно. Думаю, моя мамочка не отказалась бы прокатиться на этой машине, если бы мы смогли дотащить ее до деревенской ярмарки.
— Ах, даже так?
— Ладно, косматая ты обезьяна, давай последнее упражнение. Пора кончать.
— Конечно, конечно, майор. — Вителло взялся за ручку управления. — Между прочим, я рад, что тебе у нас понравилось.
Его улыбка могла бы насторожить Пруэтта, но тот, к сожалению, не оценил ее. Первым «сигнал опасности» подал желудок. Космонавту стало нехорошо, но не от тошноты, а от непривычного мучительного кувыркания через голову. Кувырки все ускорялись, тело Пруэтта моталось в этом нелепом, резком вращении — полный переворот через голову за две секунды, тридцать кувырков в минуту. Этого было более чем достаточно, чтобы вывести любого человека из равновесия и вызвать полную потерю координации движений, чувства направления и все симптомы жестокого головокружения.
51 
