37 
Через три часа он умер.
Его смерть, тяжелая и мучительная, была лишена какой бы то ни было романтичности. Ни последних благородных слов, ни даже гордого достоинства.
Арвон и Колрак вынесли тело антрополога из корабля. Его похоронили рядом с Сейехи. После смерти Дерриока все испытывали гнетущую растерянность. Живому можно что-то сказать, для него можно что-то сделать, но мертвым нужно только молчание.
Дерриоку остался только ночной ветер под звездным небом, ветер, облетающий мир, который Дерриоку не суждено было узнать.
Солнце поднялось уже высоко. Арвон сидел на плоском камне, уютно ссутулившись, опершись подбородком на ладони. Ветерок, шелестевший в траве, был прохладен, но солнце приятно пригревало спину. В небе белели облачка, и когда они закрывали солнце, сразу становилось холодно.
Арвон поглядывал по сторонам, с удивлением сознавая, что ему уже много лет не было так хорошо. В сотне метров от него, в кругу опаленной земли и обуглившейся зелени, лежал корабль — исковерканный, утративший мощь. Через несколько лет от него, наверное, сохранится одна оболочка, а через сто лет и та исчезнет. Останутся только равнины, снежные пики гор и ветер.
И это, наверное, к лучшему.
Арвон ощущал непонятную радость просто от того, что он сидит под открытым небом, вдыхает чистый воздух и слушает живую долгую тишину, набегающую издалека. Его умиляли даже жуки, которые хлопотливо сновали в траве, занятые своими неотложными делами. Он был готов ко всему, что могло принести им будущее, и, более того, ждал этого с нетерпением.
Человек рожден не затем, чтобы жить в стальном цилиндре. Человек — это часть земли и неба, и его тело помнит о них, даже когда его разум устремляется через световые годы к звездным россыпям, одиночеству, опасностям и…
Арвон вдруг почувствовал, что грустит по родному Лортасу — слишком похожа была эта планета на Лортас, хотя их разделяла пропасть не только в пространстве, но и во времени. Однако грусть Арвона не была глубокой: Лортас подождет — ему придется подождать. Арвон не слишком гордился жизнью, которую оставил позади, — она была чересчур легкой, чересчур бездумной. Слишком много развлечений, слишком много женщин, слишком много ночей, неотличимых одна от другой. Любое наслаждение может приесться, он это испытал. А праздная жизнь однообразна, как ничто другое. Если бы отец давал ему поменьше и больше заставлял трудиться… но глупо винить отца.
Арвон с удивлением подумал: «Некоторые места на Лортасе почти ничем не отличаются от того, что я вижу вокруг. И у нас есть открытые равнины, душистый ветер, терпеливые камни. Неужели человек должен забираться так далеко, только чтобы найти самого себя?»
— Прелестно! — послышался чей-то голос. — Нас вытряхнуло на неизвестную планету, а вы тут спите.
Арвон очнулся от задумчивости и, подняв голову, увидел перед собой Нлезина. Лысина романиста уже чуть-чуть обгорела на солнце, глаза искрились.
Он уселся на соседний камень, но тут же пересел на другой, по-видимому, более удобный.
— Нас желает видеть Уайк, как только вы кончите грезить. Военный совет или что-то вроде. О чем вы тут мрачно размышляли?
— О разном. Но вовсе не мрачно.
— Я знаю. — Нлезин улыбнулся странной улыбкой — одновременно циничной и сочувственной. — Сейчас вам кажется, будто от катастрофы мы только выиграли.
— А разве нет?
— Это пройдет, — заверил его Нлезин. — Так приятно сознавать себя живым, что вы впали в эйфорию. Очень опасная болезнь. Вот погодите — когда здесь ударит мороз, вы однажды споткнетесь, и вдруг палец на босой ноге отвалится, как сухой сучок. — Он весело щелкнул пальцами.
Арвон кивнул.
— И все-таки странно: мне и в голову не приходило, что я способен испытывать такую радость — пусть даже недолго.
— Сейчас время наблюдать, сынок. О человеке можно многое узнать, подмечая, как он ведет себя при подобных обстоятельствах. Вот, например, Лейджер. Он — единственный среди нас, кто перепуган насмерть. Помяните мое слово, нам еще придется с ним повозиться. Уайк всегда и всюду остается самим собой. Хафидж, по-моему, оглушен случившимся. Ведь из нас только он один — настоящий звездоплаватель. Сейехи чувствовал себя как дома всюду, где были его машины, но для Хафиджа дом — это именно космос. Если кто-нибудь и выберется отсюда, так это будет он.
— А остальные? Црига, Колрак?
37 
