Особенно,... 
139 
– Я буду оказывать вам денежную помощь. И, разумеется, после моей смерти все состояние достанется дочери Шарлотты.
– Думаю, в этом нет необходимости, – отвечала Элиана. – Но если ты пожелаешь навещать малютку, я буду очень рада.
Все последующие хлопоты отняли у нее остатки сил, и физических, и душевных. Элиана словно бы перестала быть самою собой; она утратила способность о чем-то размышлять, машинально совершала привычные действия, с трудом заставляла себя улыбаться детям, и это была странная неживая улыбка. Горе ушло глубоко внутрь ее существа, и взгляд женщины казался неподвижным, тяжелым, пустым.
На исходе третьего дня, в час, когда дети уже спали, в дверь постучали так же внезапно, как в то утро, когда приехал Поль, и Элиана поплелась открывать. Все это время она ждала. Кого или чего? Позднего избавления. Воплощения своих надежд. Посланника судьбы, откликнувшегося на зов его измученного сердца.
Открыв дверь, она тут же отступила и, зажмурившись, прислонилась к стене.
– Элиана! – Голос бы живой, настоящий, он тревожно окликал ее, и ей казалось: прошла целая вечность с тех пор, как она слышала его в последний раз.
Она ощутила слабость, но не изнуряющую, скорее приятную. Она находилась на грани обморока и почти не чувствовала рук обнявшего ее Бернара.
А он продолжал говорить, от волнения не узнавая собственного голоса:
– Я все знаю, любимая. Дезире прислала мне письмо, и я приехал, как только смог. Надеюсь, я не опоздал?
– Шарлотта умерла.
– Шарлотта?! Значит, я знаю не все.
Бернар слегка отстранился и смотрел в бесконечно родное и так сильно изменившееся лицо.
– Я был непростительно глуп, потому что все это время помнил только о собственной обиде и забывал о том, что тебе пришлось вынести. Ты должна немедленно лечь в постель, а я обо всем позабочусь. Ребенок в монастыре? Я съезжу за ним сам или попрошу Дезире. Больше между нами не будет никаких недомолвок – нас слишком многое связывает!
Во взгляде Элианы была растерянность и испуг, но одновременно Бернару показалось, что из ее глаз хлынул поток теплого света.
– Неужели ты думаешь, я смог бы возненавидеть маленькое Божье создание? – тихо произнес он, отвечая на ее молчаливый вопрос.
– У моей сестры осталась дочь. Шарлотта просила меня взять девочку к себе.
Бернар провел кончиками пальцев по ее бледной щеке.
– Что ж, то ее последняя воля. И наш долг позаботиться о бедной малютке.
Он прошел в дом, и только тут Элиана заметила, что его мундир сильно запылился, волосы растрепались и прилипли ко лбу, а сапоги забрызганы грязью. Должно быть, он спешил что было сил. Его лицо выглядело усталым, но черные глаза светились по-особенному.
Больше они ни о чем не говорили. Элиана была так сильно измучена всем пережитым, что охотно уступила настояниям Бернара и отправилась спать.
На следующий день, к своему удивлению, она проснулась довольно поздно. Окно было открыто, и Элиана не могла надышаться чистым теплым воздухом. Занавески чуть колыхались от ветерка, с улицы не доносилось ни единого звука. Женщина знала, что иногда в летние, тихие утра Париж наполняет неожиданное спокойствие и величие, присущее вековым паркам, где есть что-то от древней поэзии с ее странной магической простотой и глубиной откровения.
Вошла служанка; внесла туалетные принадлежности и таз для умывания, а еще через четверть часа подала завтрак – теплые булочки и кофе со сливками. Элиана с наслаждением выпила полную чашку и откинулась на подушки. Нет на свете женщины, которой хотя бы раз в жизни не захотелось бы вновь стать маленькой девочкой, свободной от тревог и забот, бережно охраняемой материнскими руками и ее чутким любящим сердцем!
Элиана закрыла глаза, а когда вновь открыла их, то увидела Бернара. Он сел возле постели жены и заговорил, нежно поглаживая ее тонкие пальцы:
– Признаюсь, я чудесно выспался! Надеюсь, ты тоже немного отдохнула? Сейчас заходила Дезире, она принесла мальчика, а девочку привез Поль. Малыша окрестили в монастыре и дали ему имя Морис, а дочку Шарлотты ты сама назовешь, как захочешь.
Элиана не могла говорить из-за подступивших к горлу слез, она только кивнула в ответ. Женщина не знала, о чем думает муж, но тем сильнее была ее вера в его чувства.
– Беда в том, что мы куда более уязвимы, чем кажется, – сказал Бернар. – На свете нет ничего ценнее человеческой откровенности, но зачастую нам мешают гордость, самолюбие, страх. Я молчал, когда мое сердце кричало, я боялся открыть тебе душу и поведать о том, что меня беспокоит. Я всегда мечтал стать для тебя единственным, мечтал, чтобы ты думала только обо мне. И когда узнал о том, что тогда произошло, мне было невыносимо сознавать, что ты сумела забыть меня ради кого-то еще. Я не пытался представить, что ты могла чувствовать в эти минуты. Поначалу я не находил себе места, я почти ненавидел тебя и себя – за свою слабость, за свою любовь. Мне казалось, кто-то злобно посмеялся надо мной, унизил, растоптал мои чувства. Потом начал успокаиваться, смирился и… все же считал, что между нами уже никогда не будет прежних отношений. А после пришло письмо от Дезире, написанное такими простыми и понятными словами, что я ужаснулся и наконец-то начал прозревать! Бездна горя – рядом с бездной непонимания! А ведь ты – безмерно любимый мною, единственный близкий мне человек, близкий настолько, насколько это возможно представить в самых безумных мечтах! Я долго задавал себе вопрос: что было бы, если б жизнь предоставила тебе право выбора: я или он. Но больше я не стану думать ни о чем, кроме того, что судьба предназначила нам быть вместе, мне и тебе.
139 
