102 
— Простим ей, дорогая. Рейчел дольше других служит у нас, знает меня с малолетства, поэтому и возомнила, что может вмешиваться в нашу жизнь. Не говори ей ничего и не сердись, воспримем это как маленькую слабость.
— Но она заставляет других плохо думать обо мне! — возразила Агнесса.
— Все знают тебя, — уверенно произнёс Орвил, — и знают Рейчел. Ты прекрасная женщина, и она неплохая. Такое поведение свойственно старым слугам, разве ты не знаешь? Старые слуги считают нас вроде как своей собственностью…— Он рассмеялся. — Нет-нет, я совсем не против, чтобы ты выезжала. Ты уделяешь Джерри достаточно внимания, тут она не права. Женщина непременно должна, кроме семьи, интересоваться еще и собой, иначе она становится скучной.
У Агнессы слезы навернулись на глаза — от бесконечной благодарности и вины: поистине, этот человек был послан ей Богом, как много он способен понять! Почти все. Ах, если бы все! Но Агнесса не роптала: она ведь сама часто не понимала себя, свои поступки и желания… И все же — благодарение судьбе! — явственно ощущала, что в пей есть невидимый внутренний стержень, который не должен ей позволить сойти с верной дороги жизни туда, в мрачный лес, куда порою пытался ее заманить мятежный, бессовестный дух.
Да что говорить: все рассуждения о человеческих чувствах замыкаются бесконечными «почему»! Почему та же Рейчел при всей своей нелюбви к ней, Агнессе, и, уж тем более, — к Джеку, безумно обожает Джессику? Рейчел готова часами беседовать с ней, расчесывать ей волосы, причем так бережно, что Джессика, обычно стонущая под рукою Френсин или Агнессы, даже не пикнет, а для Рейчел великое счастье расправить утром все складки на школьном платье девочки… Ну а стоит девочке пожелать какое-нибудь особое кушанье — Рейчел изжарится у плиты! А ведь Джессика — чужая для нее по всем статьям, в ней нет ни капли крови Лембов, хотя она и носит их фамилию. Джерри же и Рей — наполовину Лембы, но Рейчел не питает к ним такой любви.
Вопросы… вопросы… Чаще жизнь сама дает на них ответ… Агнесса была уверена в том, что на этом свете рано или поздно все хорошее вознаграждается, а все дурное наказывается; если бы люди правильно сопоставляли события своей жизни, они сумели бы это понять.
Когда Агнесса днем позже вернулась к постели больного, то не застала там ни Молли, ни старуху. Джек был один, он не спал; когда Агнесса его позвала, открыл глаза. Она сразу же обратила внимание на какую-то странную поволоку, которой раньше не замечала… да и черты лица неуловимо изменились; на них словно легла печать обреченности. Женщина вгляделась повнимательнее: неужели смерть подобралась-таки к Джеку и занесла над ним свою холодную руку? А руки самого Джека, казалось, были лишены всякой силы, именно это почувствовала Агнесса, когда взяла их в свои. Он сделал попытку что-то сказать, но так ничего и не произнес, взгляд его постепенно затухал — прямо на глазах у Агнессы жизнь стирала свои краски с лица лежащего здесь человека, уступая место смерти, уступая навсегда.
Оцепенение охватило ее, и она не сразу сумела его стряхнуть. Агнесса схватила чашку с водой и поднесла ее к губам Джека, он попытался сделать глоток, но не сумел; край чашки стукнулся о его зубы — звук при этом был, как показалось обезумевшей от страха Агнессе, совершенно «неживой».
Она наклонилась и прикоснулась губами к его губам она совеем не думала о том, изменяет Орвилу или нет, — какое это имело значение в этот момент! — но губы его даже не шевельнулись в ответ.
— Джек! — Она приподняла его голову, с ужасом увидев, что его глаза закатились. — Пожалуйста, не умирай!
Ее била дрожь. Агнесса не знала, что делать. Бежать? Куда, за кем? Она теряла способность мыслить, расплакалась навзрыд, она бы молилась, если б была уверена в том, что это поможет, она пообещала бы Джеку все, что угодно, если бы знала, что это его воскресит.
Но он не умер, он еще не умер! Агнесса старалась как могла всеми известными способами вернуть ему сознание, заставить его продолжить борьбу за свою бестолковую и грешную жизнь, которая в этот миг казалась Агнессе бесценной.
Наконец что-то подействовало: Джек, слабо пошевелившись, глубоко вздохнул и открыл глаза. Через несколько секунд он вполне осмысленно смотрел на заплаканную Агнессу.
— Боже мой! Джекки! Ты столько раз выбирался, попробуй еще!
Она поняла вдруг, она знала теперь совершенно точно, что за минуту до этого он и вправду стоял на самом краю, ибо исчезло то, что всегда, в любую минуту, ощущалось ею как тайное оружие Джека и ее проклятие — непонятное обаяние этого человека, пусть темное, пусть склоняющее к безрассудству, заставляющее злиться на него и на себя, но совершенно бесспорное; оно побудило Агнессу когда-то сбежать из дому, а не так давно — внутренне противоречить трезвомыслящей Филлис.
102 
