Особенно,... 
147 
— Как-никак, а ты мой гость!
Джек удивился.
— Гость? По-моему, мы больше похожи на счастливых супругов.
Агнесса, хотя и нахмурилась, ответила спокойно:
— Не забывай, Джек, у меня есть муж.
— Тогда на…— начал было он, но, увидев, как она застыла с кофейником в руке, осекся. — Нет, ничего.
Облегченно вздохнув, Агнесса села за стол. Сегодня ей особенно не хотелось ссориться.
— Ты куда-нибудь идешь?
Джек кивнул, а когда она спросила, куда, вместо ответа сказал:
— Пожелай мне удачи, Агнес!
Она хотела ответить «и ты мне пожелай», но передумала. Ведь ее удача не могла доставить ему радости.
— Удачи тебе, Джек!
Когда он уходил, то обернулся на пороге и сказал:
— Давай как-нибудь сходим посмотреть на закат. Ты, наверное, помнишь, как здесь бывает красиво?
Агнесса кивнула.
— Да, может быть, и сходим.
Он ушел, а ей пришла в голову мысль о том, что она теперь совсем не вспоминает о том дурном, что было связано с ним. Хотя почему, если хорошее остается в прошлом, нельзя оставить там и плохое? Зачем думать о нем?
Впрочем, Агнесса не стала об этом размышлять, сейчас ее волновало другое. Она спешила на станцию.
А Джек тем временем шел по дороге, ведущей в сторону от города. Шел и думал о ней, как и Орвил — за много миль отсюда. Джеку казалось, что порой он не понимает Агнессу: если бы к нему кто-нибудь тянулся так, как он тянется к ней, он не смог бы его оттолкнуть, хотя он и говорил себе постоянно, что ему не нужен никто. Нет, он был одиночкой поневоле, а не по призванию, потому что всегда страдал от одиночества, вся жизнь не примирила его с этим постоянным спутником. Он не задумывался над тем, почему так прикипел именно к Агнессе. Все предыдущие и последующие связи стерлись из памяти почти без следа; воспоминания о них если и были, то походили на легко рвущуюся липкую паутину, на которую иногда натыкаешься в темных углах, и только Агнесса осталась во сне и наяву желанной всегда, жемчужиной, видимой сквозь толщу прозрачной воды, чистая, сверкающая, хотя теперь недоступная. Бывали, и нередко, моменты, когда Джеку казалось, что он может ее достать, но в последнее время ему все чаще хотелось избавиться от такого желания. На днях его окликнула проститутка из портового борделя, и Джек прошел мимо, подумав, что мог бы, пожалуй, с ней пойти и хотя бы на вечер забыть об Агнессе. С чего он вбил себе в голову, что с ним не сможет жить самая последняя дрянь, но при этом он сам не подпустит к себе ни одну женщину кроме Агнессы? Сколько же можно думать о ней, и только о ней? Он так и не нашел путей, которыми можно к ней приблизиться, ничто не помогало: ни любовь, ни холодность… Он пытался заговаривать с нею о ребенке, но каждый раз замолкал, потому что видел, как ей это неприятно. Иногда он еле сдерживался, чтобы не крикнуть: «Думай что хочешь, Агнесса, каким бы я ни был, я — для тебя!» А порой ему хотелось ей отомстить, хотя он и чувствовал: на это его рука не поднимется. Он решил насколько возможно изменить свою жизнь, он желал снова стать нормальным человеком и избавиться от Агнессы; нет, не пулей, выпущенной из револьвера в свой висок, а иным путем.
Джек глядел по сторонам: благодатный край! Он видел знакомые с детства виноградники — целые плантации зеленых рядов по обе стороны дороги; еще дальше шумели листвой гибкие тополя, по обочинам рос колючий кустарник… Это были удивительные места, где большое не подавляло малое, где каждое имело свою значимость в окружении другого, и все казалось по-своему прекрасным, даже самая ничтожная травинка на склоне высокой горы. Так всегда бывает в природе, иначе, чем в людском мире, но Джеку казалось, что это возможно только здесь. Здесь даже одиночество не так угнетало, и Джек внезапно решил, что никуда отсюда не уедет. Агнесса может ехать к своему Орвилу, но он останется, хотя и будет тосковать по ней и по Джессике, о которой всегда вспоминал с теплотой. Он не мог сказать, что любит ее, просто он знал, что этот ребенок — кровно близкое ему существо. Он никогда раньше не задумывался над тем, что женщина когда-нибудь может родить ему ребенка, но, если уж на то пошло, матерью своих детей он мог представить только Агнессу. А Агнесса… Впрочем, о ее ребенке от Орвила, как и о самом Орвиле, Джек почти не вспоминал.
Он шел и шел; ноги мягко, почти невесомо опускались в густую белую пыль, глубоко погружаясь в нее; казалось, будто идешь по перине. А ведь он проезжал по этой дороге несчетное количество раз! Он оглянулся: пусть что-то и изменилось, но самое прекрасное и великое — солнце, горы, сухой и прозрачный, точно звенящий легкий воздух — остались прежними.
147 
