25 
Сняв пиджак, Гаррис дулся в карты с двумя младшими клерками. Двое других юнцов с остекленевшим тупым взором сидели перед гипнотелевизором, находясь, несомненно, в состоянии полного транса. Еще один клерк, сидя у стола, рассеянно постукивал пальцем по клавишам счетной машины.
— Гаррис! — рявкнул я громовым голосом. Все, кроме тех, кто сидел перед телевизором, вздрогнули, повернулись в мою сторону и застыли с открытыми ртами. Я подошел и выключил телевизор: теперь и эти двое тоже осоловело уставились на меня.
— М-м-истер Кортней, — запинаясь, пробормотал Гаррис. — Мы вас не ждали…
— Вижу, что не ждали. Можете продолжать, — заявил я клеркам, — а мы, Гаррис, пройдем в ваш кабинет.
Кэти скромно последовала за нами.
— Гаррис, — сказал я. — За хорошую работу многое можно простить. А вы посылали нам чертовски ценные для нашего проекта сведения. Но меня беспокоит, серьезно беспокоит то, что я здесь увидел. Надеюсь, все еще поправимо…
В это время на столе Гарриса зазвонил телефон, и я снял трубку.
— Хэм! — послышался взволнованный голос. — Он здесь, поторопись! Он взял лимузин.
— Благодарю, — заметил я и положил трубку на рычаг. — Ваш «жучок» с аэродрома. — Гаррис побледнел. — А теперь покажите образцы рекламы, записи интервью, анализ общественного мнения, карточки учета, короче — всю работу, включая и вашу собственную. Покажите то, что вам хотелось бы скрыть от меня. Выкладывайте-ка все на стол.
Он долго молчал, стоя передо мной, и наконец сказал:
— У меня ничего нет.
— Что же вы можете мне показать?
— Общие сводки, — пробормотал он, — сводные отчеты.
— Иначе говоря, фальшивки? Фиктивные сводки, которыми вы потчевали нас все время по телеграфу?
Он кивнул головой. Вид у него был несчастный.
— Как вы могли, Гаррис! — воскликнул я, — как — могли — вы так работать!!!
Он стал сбивчиво оправдываться. Здесь не было злого умысла: это его первая ответственная должность. Допустим, он не справился, но он старался, чтобы нижние чины его не подвели, вникал в мельчайшие детали, а все сделать самому невозможно; подчиненные это поняли, обленились, и теперь их не призовешь к порядку. Однако от жалостливого тона он вскоре перешел к воинственно-наступательному. Да так ли уж он виноват? Ведь проект существует только на бумаге, не все ли равно, как его выполнять. Может, он весь полетит в мусорную корзинку. Не он первый, не он последний — так работают все, и ничего страшного в этом нет.
— Хватит, — сказал я. — Вы не правы и сами должны бы это понять. Реклама — это искусство, но искусство, требующее строгого изучения средств, вкусов потребителя. Вы буквально выбили у нас почву из-под ног. Придется спасать то, что можно, и начинать все сначала.
Но он не собирался сдаваться.
— Напрасная трата времени, мистер Кортней, поверьте. Я работаю с мистером Ренстедом не первый год и знаю его мнение, а он не меньшая шишка, чем вы. Он уверен, что все это бумагомарание — чушь, которая влетит в копеечку и ничего не даст.
Я знал Мэтта Ренстеда получше этого Гарриса, знал, что он, как и все мы, предан фирме.
— Что? — возмутился я. — Вы можете это доказать? У вас компрометирующие письма, подслушанные телефонные разговоры?
— Кажется, у меня что-то сохранилось, — пролепетал Гаррис и нырнул в стол. Он рылся в бумагах, вытаскивал куски магнитофонных лент, тут же прослушивал их, и на лице его все больше застывало выражение испуга и растерянности.
— Ничего не могу найти, но я абсолютно уверен… — лепетал он в полном отчаянии.
Конечно, он был уверен. В этом и состояло величайшее искусство нашей профессии — вбить человеку в голову любую идею, да так, чтобы он и сам того не заметил. Вот так Ренстеду и удалось разложить этого слабовольного типа, посеять в его душе неверие, а затем послать его сюда, чтобы он провалил мой проект.
— Вы уволены, Гаррис, — сказал я. — Убирайтесь и никогда больше не попадайтесь мне на глаза. Не советую вам пытать счастья в рекламном деле.
Я вышел в контору и объявил сотрудникам:
— Вы уволены. Все. Поживей собирайтесь и проваливайте. Расчет получите по почте.
Они остолбенели, а Кэти шепнула мне:
— Неужели так надо, Митч?
— Да, именно так, черт побери! Почему никто из них не сообщил о том, что здесь творится? Они все преспокойно бездельничали и прохлаждались. Я говорил тебе, — в нашем деле это самая страшная болезнь. Теперь ты сама убедилась.
25 
