107 
— Конечно, не обману. А сколько ты хочешь?
— Пятьдесят шиллингов!
— Пятьдесят шиллингов? — Он, казалось, удивился. — Что ж, может, ты и стоишь того. Вот, — мистер Рутвен пошарил в кармане, — я положу их здесь, чтобы ты не сомневалась.
Глаза Терезы сверкнули. Отлично!
Между тем мужчина подсел к ней и обнял за плечи. Тело девушки напряглось — она с трудом сдерживала себя, чтобы не вырваться с яростью дикой кошки.
Она глубоко вздохнула и вдруг закатила глаза. Голова ее свесилась набок.
Рутвен испугался.
— Что с тобой?!
Он принялся хлопать Терезу по щекам, и она сделала вид, что очнулась.
— Ох, извините, сэр… Просто я два дня ничего не ела…
Мужчина замешкался — похоже, он уже был не рад, что связался с нею.
— Ну что же ты… Ладно, я принесу что-нибудь.
Он покинул гостиную, а Тереза, подождав немного, схватила деньги и бросилась вон из дома. Она бежала сломя голову, рискуя встретить кого-нибудь, дрожала от страха и одновременно внутренне ликовала. У нее есть деньги! Пятьдесят шиллингов! Ни за что! Она пожалела было, что не прихватила еще какую-нибудь безделушку, которую можно было продать на пристани. Ну да ладно, и так повезло!
В том, что Рутвен не заявит в полицию, Тереза не сомневалась. Что для него жалкие пятьдесят шиллингов! Ее совсем не мучила совесть, напротив — она испытывала злорадство оттого, что удалось провести одного из этих самодовольных господ, желающих развлечься с девушкой, которая по возрасту годится им в дочери.
Теперь она будет сыта, выспится в чистой постели и заплатит миссис Вейн за неделю вперед.
Тереза так и сделала. Она спокойно прожила остаток недели, а в понедельник отправилась к миссис Вейн.
— А, это ты! — сказала та, впуская Терезу. — Принесла деньги?
— Да.
Тереза вручила женщине двадцать шиллингов и спросила:
— Можно мне посмотреть на ребенка? Миссис Вейн пожала плечами.
— Смотри…
Тереза прошла в маленькую комнату, заставленную старинными сундуками, и приблизилась к колыбели, где лежал ее сын.
У мальчика и правда были ярко-голубые глаза. Он моргал ими, шевелил нежными крохотными пальчиками, а потом вдруг улыбнулся Терезе беззубой улыбкой. У Терезы внезапно защемило сердце… И хотя ей до сих пор не верилось, что это дитя плоть от плоти ее, она почувствовала жалость к маленькому, полузаброшенному существу.
Кто же позаботится о нем, кроме нее, кто защитит? Ей захотелось взять сына на руки и подержать, но она вдруг заметила стоящую за спиной миссис Вейн.
— Он, я вижу, не очень-то нужен тебе?
— С чего вы взяли! — грубовато ответила девушка.
— Вижу, — повторила женщина и добавила:— У меня есть знакомые, они взяли бы этого ребенка и хорошо заплатили бы тебе.
Тереза недоуменно посмотрела на нее.
— Кто они?
— Это не твое дело! — усмехнулась миссис Вейн. — Но деньги большие, сразу говорю. Тебе и не снилось столько! А с незаконнорожденным этим все равно одни только хлопоты! Появятся деньги, сможешь выйти замуж, будешь жить как все…
Замуж! Этого еще не хватало! Тереза не хотела замуж, как вообще не желала когда-либо еще связываться с мужчинами. Она вспомнила Кленси и семейство Холтов: они никак не могли выбраться из долгов, тогда как Рита Холт каждый год рожала по ребенку. Нет уж, спасибо, ей, Терезе Хиггинс, хватило одного раза! Замуж! Нашла чем удивить!
Она усмехнулась в свою очередь.
— Очень нужно! А ребенок… Что он, вещь, чтобы его продавать?! Никому я его не отдам!
Разговор глубоко затронул чувства Терезы. Было время, когда кое-кто не считал ее за человека, а теперь так же станут смотреть на ее ребенка? Какая разница, рожден он в браке или нет? Прежде всего он живое существо, имеющее право на хорошую жизнь! Только вот кто даст ему эту жизнь? «Я?»— с удивлением подумала Тереза и вдруг ощутила глубокую ответственность за судьбу малыша. Она обязана, должна… Только хорошо бы все это основывалось на любви! Любовь! Самое простое и самое сложное чувство, неуловимое, неподдающееся никаким силам, а разуму тем более.
Тереза в последнее время училась в основном ненависти. Она изменилась. Теперь без малейшей нерешительности сумела бы оскорбить Дорис, надавать пощечин Фей, плюнуть в лицо Филу Смиту, даже, быть может, схлестнуться с Люсиндой… Все хорошее тонуло в глубине души, а на поверхность выходила способность защищаться, и с нею рука об руку шли наглость, хитрость, притворство, ложь.
107 
