Последние отзывы

  176  

Все в мире относительно, и представление человека о собственном счастье меняется в зависимости от его состояния в конкретный период жизни. Но его, Далласа Шелдона, ждет только одно, до самой смерти без всяких перемен. Если бы он мог приспособиться к этой жизни, к такой жизни, и находить в ней хоть какой-нибудь смысл!

На мгновение Даллас закрыл глаза. В последнее время ему часто снился один и тот же мучительный сон. Будто он бежит по берегу лазурного моря светлым солнечным утром. В чистом небе кружатся чайки, и колючие брызги волн обжигают лицо. Свежий ветер мчится следом, и Даллас ощущает легкость тела и одновременно его вес, бег все ускоряется, ноги мягко пружинят, он испытывает невероятное наслаждение от движения. Потом подпрыгивает, отрывается от земли и летит, и не падает, и видит перед собой огромный радостный мир.

А потом он просыпался и видел комнату, четыре стены и свое неподвижное тело, пленником которого был. Иногда ему хотелось пошевелиться, до ужаса, до боли, до адских мучений души, он пытался и… не мог.

— А как твой сынишка?

— Барни? С ним все в порядке. Он любит всякие кораблики, мечтает стать моряком.

— Что ж, — сказал Даллас, — ему можно только позавидовать. У него все впереди. А ты чем занимаешься, Тереза?

— Делаю шляпки.

— Шляпки? — В глазах Далласа появился интерес и что-то очень доброе. Точно они с Терезой были маленькими детьми, которые говорят об игрушках. — Какие шляпки?

— Разные. Некоторые получаются очень элегантными!

— Правда? Надо же, ведь ты никогда не вращалась в обществе дам, которые их носят! Значит, у тебя есть способности, талант, так?

Тереза покраснела от удовольствия. Никто никогда ей такого не говорил.

— Не знаю! — произнесла она, заметно оживляясь. — Мне помогают наблюдения за окружающим миром, природой…

Когда она заговорила о своей работе, фантазиях, ее лицо стало мечтательным, напряженность исчезла, она улыбалась, и Далласу было радостно и больно видеть это.

Он тоже улыбнулся, хотя совсем не так, как раньше. Глаза его были печальны, их яркая зелень поблекла.

«Как странно, — подумала Тереза, — ему всего двадцать четыре года, но в жизни его уже наступила осень. Это ужасно — не иметь никаких надежд! И если Сильвия Шелдон умрет, Далласа отправят в богадельню…»

И невольно почувствовала стыд и одновременную радость от того, что имеет здоровье, способность бороться и веру в жизнь.

— Я рад, что ты справилась, — сказал Даллас, — сумела встать на ноги. Тебе есть чем гордиться.

— Да, — согласилась Тереза, — но я не всегда поступала честно. Мне случалось совершать плохие поступки. Обманывать, хитрить…

— Тебя мучает совесть?

— Нет, — призналась Тереза и добавила: — Но ты, наверное, осудил бы меня?

— Я не осуждаю. Ты одинокая женщина с маленьким ребенком: в чем тебя можно упрекнуть? Ты заботилась о себе и своем малыше и использовала те средства, которые позволяли тебе выжить. Не думаю, что ты делала что-то очень плохое. Потом я уверен: если б ты могла всегда поступать честно, то не ступила бы на путь лжи. Думаю, у тебя просто не было другого выхода.

Тереза облегченно вздохнула. Надо же, единственный человек, мнение которого ее сейчас волновало, не намерен ее судить!

Удивительно, но Даллас тот, рядом с кем становишься добрее, чище, с ним чувствуешь себя уверенно даже тогда, когда он сам беспомощнее грудного младенца!

Ей не пришло в голову, что Даллас способен проявить к ней больше снисхождения и чуткости, чем она к нему, даже если он лежит недвижимый и нуждается в постоянной опеке, а она здорова и твердо стоит на ногах, просто потому, что такова его душа, его совесть и чувства. Он всегда думал о тех, кто рядом, больше, чем о себе самом, признавал естественную слабость женщин и видел в них существ, нуждающихся в покровительстве и защите. Он умел любить и умел прощать.

— Ты правда так считаешь? — Даллас устало вздохнул.

— Конечно.

Он мог бы сказать Терезе, что убил человека тогда, в лесу, вонзил ему в грудь нож, но стоило ли? Да и был ли этот человек человеком?

Что ж, если Тереза желает, чтобы он отпустил ей какие-то там грехи, если это облегчит ее совесть, он сделает так, как она хочет.

Он видел, что она не замечает, как ему трудно разговаривать с нею, казаться спокойным, не терять самообладания, и не сердился. Он прощал любимой женщине то, чего никогда не простил бы себе.

  176