— Вы кое-что забываете, — вмешался Хирш. — Мы знаем об их возможностях: у них есть ядерная бомба, и они планируют ее сбросить.
Премьер-министр откинулся на спинку кресла и прикрыл лицо рукой. Наконец он громко выдохнул и встал.
— Однажды в нашей истории мы уже подарили врагу преимущество, когда он воспользовался нашими сомнениями. Повторить эту ошибку во второй раз мы не вправе. У вас есть двадцать четыре часа на разработку плана операции. Я свяжусь с американцами — посмотрим, что удастся сделать, чтобы получить разрешение на использование иракского воздушного пространства. — Он посмотрел на Ганца. — А в остальном, да поможет мне Бог.
Один за другим присутствующие медленно поднимались из-за стола. Цви Хирш зааплодировал первый. Остальные присоединились к нему. Затем со словами «Да здравствует Израиль!» они по очереди пожали руку премьер-министру.
43
Фон Даникен и дома не мог уснуть. Лежа в постели, он смотрел в потолок и слушал привычные звуки ночи, отбивающей уходящие часы. В полночь он услышал, как выключился обогреватель. Старый деревянный дом дрожал, с жалобным постаныванием отдавая улице через щели накопленное тепло. В два часа по мосту Румвег прошел ночной товарняк. От дома до железной дороги пять километров, но воздух был таким неподвижным, что при желании можно было бы сосчитать, сколько в составе вагонов.
Дрон.
Он понял, что это дело станет в его карьере определяющим. Подобное редко происходит в маленькой, уютной Швейцарии, и мысль о причастности к событиям такого масштаба наполняла его гордостью. Фон Даникен представил летящий в небе беспилотный самолет с гондолой, полной пластиковой взрывчатки. Где его цель? Террорист Гассан сказал, что Китаб хочет сбить самолет, но сейчас, в кромешной тьме, лежа на постели, фон Даникен видел и десятки других возможностей: от плотины в Альпах до атомной электростанции в Госгене. Такой дрон мог пролететь где угодно.
В его воображении белый беспилотный самолет увеличился в размерах и изменил форму, превратившись из дрона, начиненного двадцатью килограммами пластида, в самолет авиакомпании «Алиталия» с сорока пассажирами и шестью членами экипажа на борту, следующий рейсом Милан — Цюрих. Среди пассажиров — его жена, его нерожденный ребенок и его трехлетняя дочь. Во сне он знал, что спит, но это ничего не меняло. С ужасом он видел, как самолет, прорезав облака, выпускает из фюзеляжа шасси. Стоял не февраль, а ноябрь. Ночь, очень похожая на сегодняшнюю. Заморозки. Гололед. Туман.
Фон Даникену снилось, что он стоит в кабине пилота, отчитывая капитана, который не имел права лететь в таких условиях. Однако капитана больше интересовал разговор со стюардессой, а именно ее телефонный номер, чем показания неисправного альтиметра: на самом деле самолет летел на триста метров ниже, чем нужно.
А потом с беспощадной ясностью, как это бывает во сне, он увидел жену и дочь — они сидели в хвосте самолета, который несся прямо на гору. Как всегда, он сел рядом с ними и с нежностью прикрыл им рукой глаза, отправив в глубокий, безболезненный сон. Он был уверен, что маленькая София прильнула к маминому плечу.
14 ноября 1990 года в 19 часов 11 минут 18 секунд рейс 404 авиакомпании «Алиталия» врезался в гору Штадельберг на высоте четыреста метров над уровнем моря всего в пятнадцати километрах от аэропорта Цюриха. Скорость в момент столкновения составляла четыреста узлов. Согласно отчету комиссии, расследовавшей катастрофу, после сигнала об угрозе столкновения с горой у пилота было целых десять секунд, за которые можно было бы принять правильное решение.
Фон Даникен подскочил на кровати, успев проснуться, до того как произошел взрыв.
«Нет, только не это», — сказал он себе, дыша часто и загнанно.
Пока это зависит от него, больше ни один самолет не разобьется.
Он этого не допустит.
44
В шестидесяти километрах к югу, в горной деревушке Кандерштег, в окнах маленького гостиничного номера горел свет. Там перед зеркалом, весь дрожа, стоял обнаженный, спортивного телосложения худощавый мужчина. Выглядел он довольно неправдоподобно: кровавые мазки ярко выделялись на мертвенно-бледной коже. Черные глаза лихорадочно блестели на дне впалых глазниц. Пряди жидких волос приклеились к мокрому лбу.
Призрак умирал.
Его убивал яд.
Одна из его пуль, отлетев от пуленепробиваемого стекла, вошла в живот чуть выше печени. Рана была величиной не больше семечка подсолнуха, но кожа вокруг нее уже окрасилась в нездоровый, желтовато-коричневый цвет, как у синяка недельной давности. С каждым ударом сердца по его плоскому безволосому животу сползал ручеек крови. Он чувствовал груз, который тянул его к земле. Отрикошетив, пуля пробила бронежилет. Небольшая резаная ранка, в которую попало всего лишь несколько микрограммов яда. В противном случае он был бы уже мертв.