201 
Маленький Боря остался на попечении бабушки. Я не знаю, как это объяснить, но мальчик с детства грезил морем. Став гардемарином, юный Голицын уже тогда поражал товарищей пытливостью ума, удивительной доброжелательностью к людям и (это подчеркивают все) благородством характера. Практическое плавание в Средиземном море на фрегате «Герцог Эдинбургский» научило его многому. Фрегат, помимо машин, имел еще паруса, и потому быстрота маневров, когда прямо с теплой койки приходилось взлетать на мачты, боясь быть сорванным шквалом в море, приучила Голицына к мысли, что самое скорое решение, пусть даже не совсем удачное, все-таки лучше растерянного выжидания. Впоследствии, когда требовалось энергичное вмешательство в научную рутину, Голицын в мгновение ока схватывал суть дела, моментально отметая прочь все лишнее, и стремительно двигался к главной цели, на ходу исправляя допущенные ошибки.
Во время плаваний гардемарин все свободное время посвящал чтению, изучал точные науки и мечтал об университетском образовании. Морской корпус он окончил первым, его имя было занесено золотыми буквами на мраморную доску. Казалось бы, теперь перед ним открыты все двери. Но морское начальство не одобрило его планов, и вместо университета пришлось поступать в Морскую академию на гидрографическое отделение.
– Для академии надо подготовиться, – сказали ему. Зима 1882
года выдалась промозглой, холодной. Бабушка уже умерла, отец проживал
в Калуге, а мать с молодым мужем во Флоренции.
Борис Борисович был очень беден. Он снимал комнатенку в сырой
нетопленой квартире, питался всухомятку по дешевым харчевням, а
усиленная работа в таких условиях подорвала его здоровье. Врачи
сказали юному мичману:
– Ваше сиятельство, у вас…, туберкулез!
Весною он выехал во Флоренцию, где и прожил два года в
благодатном климате, окруженный материнской заботой. Но, верный своим
принципам, мичман с любовью занимался историей искусств, слушал лекции
по физике и химии, записался в школу социальных наук, где прошел
полный курс политической экономии. Князь не жалел об этих годах,
проведенных в Италии, и, вернувшись в Петербург, сразу поступила
Морскую академию, которую опять-таки окончил первым, его имя было
вторично вписано золотыми буквами на мраморную доску.
Здесь он испытал первое оскорбление: князь оставался в чине
мичмана, а эполеты лейтенанта ему не давали.
– Ваше сиятельство, – было заявлено Голицыну, – вам не хватает
ценза в один месяц плавания.
– Хорошо, – отвечал Борис Борисович, – я согласен на любом
корабле доплавать этот месяц для полного ценза. Но Адмиралтейство в
такой ерунде ему отказало:
– Извините, князь. Свободных вакансий на флоте нет.
– Тогда я подаю в отставку!
– Это ваше право…
И он стал мичманом в отставке – невелик чин! Князь устремился
в Петербургский университет, в канцелярии которого испытал второе
ущемление своему самолюбию. Ему был задан наивный вопрос:
– А вы имеете аттестат классической гимназии?
– Нет. Я окончил лишь Морской корпус и Морскую академию с
занесением на мраморные доски.
– Для нас ваши мраморные доски ничего не значат. Нам нужны
знания, начиная с закона божия и арифметики.
– Но я изучал не арифметику, а высшую математику!
– А разве знаете древние классические языки?… Борис
Борисович решил не тратить времени на изучение Закона Божия, латыни и
греческого – он уехал в Эльзас-Лотарингию, где был принят в
Страсбургский университет. Древность города и близость Рейна, мягкий
климат и готика храмов, памятники старины и благодушие здешних жителей
– все это настраивало душу на мажорный лад. Мичман поступил в институт
знаменитого немецкого физика Августа Кундта, окруженного плеядой
учеников со всех стран мира.
Голицын вскоре сразу отыскал земляка – Петра Лебедева, который
тоже не мог похвастать на родине знанием латыни. А для знакомых с
историей русской науки имя П. Н. Лебедева теперь стоит в одном ряду с
именем М. В. Ломоносова…
Два приятеля жили в каторжном режиме: когда бы ни легли спать,
они поднимались в пять часов утра и весь день посвящали учебе, лишь
изредка позволяя себе прогулки на велосипедах по живописным
201 
