229 
Тайком, смиренный и робеющий, Распутин вернулся в столицу, где на вокзале его встретил синодский казначей Н.В.Соловьев в черных очках, похожий на слепца-нищего, и его толстая коротышка жена, которая плясала на перроне от восторга:
— Ах, отец… отец приехал… отец ты мой!
— Ах, мать, — приплясывал Гришка, — ах, мать ты моя! Он боялся ехать к себе на Гороховую и укрылся в квартире Соловьевых… Обер-прокурор Самарин тут же повидался с царем.
— Государь, заступая на свой пост, я ведь ставил непременным условием, чтобы Распутина в столице никогда не было…
Гришка все же успел побывать в Царском Селе, после чего филеры зарегистрировали, что на автомобиле Вырубовой он был подвезен ею к вокзалу, сел в вагон (филеры тоже сели!) и поехал обратно в Покровское… Распутин охране угрожал:
— Это вы донесли, что меня Соловьев встречал?
— Наше дело маленькое, — отвечали филеры.
— Маленькое, да языки у вас отросли большие. Вот, погодите, ужо я окрепну, так языки-то вам поганые оборву…
Подвыпив, он познакомился в поезде с двумя дамами, которые сошли в Камышлове; явно скучая, притащился в купе к филерам.
— А я царя тоже видел, — проболтался Гришка по пьянке. — Папа и указал мне, что это вы, суки, донесли о моем приезде. Папа мне отдельный вагон давал, но я отказался, потому как одному в пустом вагоне ехать скушно. А я теперь перемен жду…
Терехов спросил — какие ж тут перемены?
— Теперича не до жиру — быть бы живу…
— Э-э, дурак! — отмахнулся Распутин. — Скоро из Ставки дядю Николашу попрут, а Щербатова и Самарина тоже не станет…
В Тюмени он сел на пароход, который вез новобранцев. Дал им пятнадцать рублей и пел с ними песни. Был пьян и все время пил, забегая в каюту (в иллюминатор одна за другой вылетали опустошенные бутылки). Проспавшись, он полез на солдат в драку, крича, что они украли у него из кармана три тысячи рублей. Получив по зубам, Гришка стал приставать к буфетчику, будто тот обворовал его каюту, и подбил парню глаз. Капитан сказал, что выбросит Распутина за борт. «Распутин, — записывали филеры, — опять удалился в каюту и у открытого окна, положив голову на столик, что-то обиженно бормотал, а публика им любовалась. Из публики было слышно: „Распутин, вечная тебе память как святому!“ Другие говорили: „Надо его машинкой оболванить, обрить начисто“… Когда пароход причаливал к пристани села Покровского, Гришка валялся в каюте мертвецки пьян, матросы выкинули его на берег, словно мешок с отрубями, — так и шмякнулся! А там его встречали с телегой дочери, которые с большим трудом взвалили батьку на подводу, повезли кормильца домой… Следом за телегой шагали по зыбкому песку филеры департамента полиции, рассуждавшие:
— И когда эта мука кончится? Сколь годков прошло — из-за этой сволочи покоя не видим. Пришить бы его, паразита…
Утром Распутин вышел на двор, спрашивал филеров:
— Эй, робяты, а сколь я вчерась выпил?
— Не знаем. Нас ты не угощал…
С помощью записки от царицы он пристроил своего Митьку на службу в 7-ю роту тюменского гарнизона — подальше от фронта. И сказал сыну: «Терпи!
Скоро я учну мир с немцами заключать…» Потом Распутин дрался со своими родственниками, они ему расквасили в кровь всю харю, при этом без стыда горланили по селу:
— Мы тя знаем! Тебе бы тока Нюрку за… держать!
Министр внутренних дел князь Щербатов руки имел длинные, и по его настоянию тобольский губернатор А.А.Станкевич велел арестовать Распутина с заключением в тюрьму на три месяца за беспробудное пьянство и неприличное приставание к женщинам… Гришка спешно бежал из Покровского, опять тянулась по песку телега, а за телегой ползли скучные усталые филеры.
— И когда ж это кончится?
* * *
На квартире Бадмаева, где он решил укрыться, сидел Курлов, распевая блатные песни. Это удивительно, что человек, всю жизнь сажавший других по тюрьмам, обожал тюремную лирику… Закрыв глаза, жандармский генерал с большим чувством выводил:
Централка — и ночи, полные огня, Централка — зачем сгубила ты меня, Централка — я твой последний арестант, Паагибли юность и талант В стенааах тваааих…
— Аа, друг, и ты здесь? — обрадовался Распутин.
Курлов глянул косо. Жандарму не везло. С началом войны получил права генерал-губернатора в Риге, где полно баранов и баронов, шпику и марципанов.
Немцы наступали, бароны кричали «хох!», баранов зарезали, шпик и марципаны исчезли из продажи…
229 
