Особенно,... 
163 
Телеграфист пожал плечами:
– Ваше высокоблагородие, Тифлис спрашивает: почем у нас на майдане арбузы?
………………………………………………………………………………………
Кавказский наместник, его высочество великий князь и генерал-фельдцейхмейстер Михаил Николаевич, сын императора Николая I и родной брат царствовавшего императора Александра II, был неплохим знатоком артиллерии. Он ценил и понимал русского солдата, считая его самым храбрым и умным солдатом в мире, но как полководец Михаил Николаевич был весьма расслаблен и недальновиден…
Об арбузах он, конечно, не мог спрашивать гарнизон Игдыра, но судьбою Баязета интересовался мало, всецело захваченный недавними событиями под Карсом и на Зивинских высотах. А потому его ближайший помощник генерал-адъютант князь Святополк-Мирский и не спешил докладывать о том положении, в каком оказался гарнизон Баязета.
На одном из совещаний своего штаба, вертя в руках донесение из Игдыра, помощник наместника подозрительно хмыкал:
– Господа, кто это так безграмотно пишет? Ничего не понимаю… Вот, изволите видеть, последнее сообщение о полном разгроме конно-иррегулярной группировки противника на Ванской дороге. Я ведь имею право доверять этому документу, написанному без единой ошибки, под которым стоит подпись самого полковника Пацевича! И вдруг…
Перед ним сидели, принимая участие в обсуждении событий, три советника: Редигер, Ребиндер и Рибопьер, русские дворяне благородных русских фамилий.
– Я так мыслю, Дмитрий Иванович, – сказал один из них с ласковой осторожностью, – что вы не станете возражать, любезный Дмитрий Иванович, если я и мои коллеги… Впрочем, извините меня, Дмитрий Иванович, ибо я тоже не…
Князь Святополк-Мирский решил не извинять:
– Да что вы тут заладили: Дмитрий Иванович да Дмитрий Иванович! Зовите меня просто, по-свойски – ваше высокопревосходительство. Вы, господа, только мыслите, а докладывать-то о Баязете его императорскому высочеству мне придется!
Лето в этом году стояло в Тифлисе удушливое, необычайно пыльное, вдоль Головинского проспекта ветер гонял мусор, задирал ишакам хвосты. Даже в Сололаки, среди тихих садов, было нечем дышать от зноя, и великий князь спасался на Каджорских дачах. Дом его, больше похожий на манеж, освещенный сотнями ламп, на которые шло лучшее прованское масло, был всегда наполнен какими-то странными, таинственными личностями. Здесь люди мало говорили между собой, а больше шептали на ухо. Могли сидеть при наместнике неделями, потом вдруг срывались с места и мчались куда-то, присылая известия о себе вдруг из Астрахани или из абхазских аулов.
Михаил Николаевич принял Святополк-Мирского в кабинете. Он был в скромном сюртуке офицера Тенгинского пехотного полка, и внешность его не имела ничего примечательного, кроме романовской мастодонтности. Четыре года тому назад персидский шах Насср-Эддин, обладатель единственного в мире «бриллиантового» мундира, оставил в своем дневнике следующую характеристику великого князя: «А царевич он славный, на обеих щеках носит бороду, но подбородок бреет, глаза голубые, высокого роста, сам он с приятными качествами…»
– Опять о зивинских делах? – сказал наместник. – Ни слова о них… Бездарности и тупицы! Любой солдат умнее!
Князь Святополк-Мирский склонился в учтивом поклоне:
– Вы ошиблись, ваше императорское высочество: на этот раз я осмеливаюсь говорить о делах баязетских, кои не должны вас тревожить!
Карьера Святополк-Мирского была удачна потому, что он смолоду умел докладывать начальству о неприятностях по службе как о вещах, которым следует, наоборот, радоваться. А потому, доложив об осажденном Баязете, князь изобразил на своем лице радостное изумление.
– Какое счастье! – сказал он. – Это даже отлично, что турки заперли их в крепости. Опять-таки, при наличии общения с туземным населением, наш гарнизон, несомненно, подвергся бы местным гнилостным лихорадкам, сезон которых уже наступил, как то утверждает ваш лейб-медик Буассье!
– Скажите, князь, – серьезно спросил наместник, – вас часто секли в детстве?
– Секли, ваше высочество, – признался генерал-адъютант.
– И больно?
– Весьма, ваше императорское высочество…
– Хм… Меня тоже секли, – сказал наместник, грозно надвигаясь на своего помощника. – Василий Андреевич Жуковский не сек, он чувствителен был. Но зато барон Корф и Философов, те – да, секли… И сейчас, простите меня, князь, великодушно, но мне бы хотелось посечь вашу особу, чтобы вы не предавались радости так искренне! Я разделять вашу радость сегодня не намерен…
163 
