28 
— Я не преуменьшаю последствий перенесенной травмы, но нельзя позволить ей погрузиться в депрессию. Я могу прописать лекарства, но лучше всего на Кэрри подействует перемена обстановки. Ей следует уехать куда-нибудь, где она полностью поправится. Неудивительно, если она откажется, ей сейчас хочется только одного — лежать в темной комнате и желать того, чего не может быть.
Алексеус кивнул — доктор подтвердил то, что думал он сам.
— А когда она сможет ехать?
— Она молодая и крепкая. Если путешествие не будет слишком трудным и напряженным, я бы сказал — в любое время.
— Спасибо, — именно это Алексеус и хотел услышать.
— Но пока хотя бы вытащите ее из этой комнаты. Ей нужен свет, свежий воздух. Не обращайте внимания на ее протесты. Это не она протестует, а ее депрессия.
Доктор ушел. Алексеус отдал необходимые распоряжения. Зная, что Кэрри уже устроили на террасе, он дал ей время освоиться, только потом собрался с духом и вышел.
Идя к ней, он ощутил, что его захватывает горестное ощущение дежа-вю. В последний раз, когда он видел ее сидящей в кресле на веранде, она еще носила его ребенка.
А сейчас...
А сейчас ему надо постараться помочь ей двинуться вперед, в будущее.
Должно быть, она слышала, как он подходит, но не изменила положения. Она смотрела на море — там, вдали, белел парус. Сердце Алексеуса сжалось. Совсем недавно он смотрел на этот парус, мучимый противоречивыми мыслями.
А сейчас все разрешилось, но я совсем не рад.
Алексеус расправил плечи. Нужно не грустить о прошлом, а жить настоящим.
Он уселся в шезлонг неподалеку от Кэрри. Тонизирующее, которое доктор прописал ей, стояло на столе нетронутым. Кэрри была еще бледнее, казалась еще более хрупкой. У него защемило в груди...
— Кэрри...
Как же часто он в эти дни произносил ее имя, только чтобы она отозвалась, чтобы повернула к нему голову. Но в этот раз она ответила сразу, невозмутимым и спокойным голосом:
— Когда я поеду в Лондон? — Это прозвучало отстраненно, словно она уже находилась за тысячи миль отсюда.
— В Лондон? — беспомощно повторил за ней Алексеус. Ну не может же она думать, что он ее отсылает. Надо немедленно разуверить ее. — Кэрри, о Лондоне сейчас не может быть и речи. Я думаю, и доктор согласен со мной, мы должны ехать туда, где ты поправишься, восстановишь силы, выздоровеешь полностью после этой ужасной травмы, которую ты перенесла. Поедем на Сардинию, как собирались, там и... — Алексеус остановился. Он вдруг увидел, что Кэрри смотрит на него огромными глазами, которые сейчас особенно выделялись на ее бледном, осунувшемся, страдальческом лице.
Она вскочила на ноги так резко, что он схватил ее за плечи, чтобы поддержать.
Ее реакция была неистовой. Она отбросила его руки и прислонилась к балюстраде:
— Не прикасайся ко мне! Не выношу твоих прикосновений!
— Кэрри... что... — Алексеус пришел в ужас.
— Боже, ты сидишь и говоришь про Сардинию, словно ничего не случилось!
Алексеус взмахнул руками:
— Нет, все не так! Совсем не так! Кэрри, пожалуйста, выслушай! То, что случилось, - ужасно, страшно, но...
Она не дала ему закончить. Лицо исказилось, эмоции разрывали ее, по щекам текли слезы.
— Ужасно? Боже, да, ужасно! Ужасно, что я забеременела. Ужасно, что тебе пришлось, переборов себя, сделать мне предложение! Знаешь, ты зря волновался. Тебе и не пришлось бы жениться, я бы отдала ребенка на усыновление!
— Что?!
Ее глаза горели, она тяжело дышала.
— А разве я могла бы позволить своему ребенку оказаться в такой отвратительной семье? Думаешь, я бы хотела, чтобы малыш жил с отцом, для которого он не более чем досадная случайность, помеха, и с бабушкой, которая уговаривала меня сделать аборт?!
— Что ты говоришь? Что, черт возьми, ты говоришь, Кэрри?
Ее лицо исказила гримаса ненависти.
— Твоя мать пришла ко мне и предлагала пять миллионов евро за то, чтобы я избавилась от ребенка!
— Нет, нет, этого не может быть. Не может, — побелел Алексеус.
— Думаешь, я не в своем уме и твоя мать вовсе не вынуждала меня сделать аборт? Не предупреждала, что я очень пожалею, если выйду за тебя замуж?
— Когда... когда она тебе это говорила? — Алексеус чувствовал, что кровь стынет в его жилах. В голове звучали слова матери, такие искренние, полные самоотречения: «Я все сделаю для тебя, ради твоих интересов!››
28 
