72 
В момент взлета «Шанса» он чувствовал в себе небывалый подъем, это был шанс и для него – один из тысячи. Втайне он действительно завидовал Рощину, которому почему-то все давалось легко. Был нищим – стал миллионером, был неизвестным – позже о нем писали газеты, включая областные. Ко всему прочему он отдал в руки Бражника «Шанс», кинул кость, так сказать, с барского плеча. Это задевало самолюбие. Хотя, если здорово рассуждать, Рощину не столько сам «Шанс» был нужен, сколько кредиты для его предприятий. Деньгами он распоряжался разумно, возвращал кредиты. Ну немножко действовал на нервы. Всегда такой уверенный, такой деловой... Рощин крутил громадными деньгами, мыслил глобально, а Бражник был всего-то исполнителем его воли. И ему адски захотелось взлететь ввысь. Он использовал популярность Кима, свой статус председателя правления, доверчивость людей. Все ниточки были в его руках, однако в ответственный момент он вдруг почуял шкурой, что Кима топят основательно, а он еще может выплыть. Да, его купили! А что? Всех покупают, у каждого есть цена. Он испугался идти до конца, испугался своры Сабельникова. Свора тоже это поняла. Его купили, но не расплатились, взяли и окунули в дерьмо. Ким создал «Шанс», Бражник помог утопить и «Шанс», и Кима.
Иногда он спрашивал себя: если бы удалось стать мэром, помог бы он Киму избежать тюрьмы? Нет, никогда. Это признание покоилось в темном уголке внутри, ни один из живых не знал о нем, только Арнольдыч частично раскусил Бражника. Геннадий Павлович прямо-таки ощущал физическую боль при виде Рощина. Он его не просто ненавидел – он его люто ненавидел, со всей страстью завистника. А были ли объективные причины для подобной ненависти? Да в том-то и дело, что не было причин. Всем он обязан Рощину, благодаря Киму у Бражника сейчас есть предприятия, имя и вес в определенных кругах. Но как раз за это он и ненавидит Рощина, сгноил бы его в тюрьме, придушил бы собственными руками – за благодеяния и за то, что сам же украл у Кима. Абсурд? Нет, жестокая и неприкрытая правда.
Геннадий Павлович не торопился домой. Семья его тоже утомила. Ведь ради нее он шел на всяческие дрянные делишки. И тут он снова поймал себя на лжи. Так уж повелось – лжет и себе. Его дома уважают, а он их нет. Не уважает как раз за дрянные делишки, которые приходилось делать ради них. Да, он, что называется, бегал на сторону, а любовницам тоже подавай супермена с бабками в кармане, и их хотелось удавить. Заколдованный круг. Куда ни ткнись, все от тебя чего-то ждут или требуют сверх положенного. Бражник припарковался у недорогого кафе со сносной кухней, мечтая об одиночестве. Заказал водки и салат на закуску. Принесли. Налив из графинчика в рюмку, произнес:
– За тебя, Ким, чтоб ты сгорел!
Выпил, неторопливо закусывал...
– Ваша машина «девятка» синего цвета?
– Да, – поднял Геннадий Павлович изумленные глаза на милиционера.
– Пройдемте к ней, – приказал тот и бросил второму: – Давай понятых.
Понятые? Бражник поднялся, утираясь салфеткой, чувствуя в теле легкое дрожание, предвестник беды.
Вышли. У машины стоял еще один милиционер, и он торжественно сообщил:
– По устному заявлению мы должны произвести обыск у вас в машине. Понятые на месте? Хорошо, приступайте. Это ваша машина, вы утверждаете?
Бражник лишь кивал в потрясении, плохо отдавая себе отчет, что происходит, даже тогда, когда под бампером обнаружили пакет с белым порошком. И, только услышав, что белый порошок – это предположительно героин, и когда на его руках защелкнулись наручники, Бражник заорал во всю глотку, глядя в небеса:
– Ким! Ненавижу! Слышишь? Ненавижу!
6
Наступил понедельник, шестнадцатое мая. А середина месяца – время конвертов. Тут уж бегом беги на место службы. К тому же поиздержались все сильно в связи с выходками Рощина.
Ежов не мог пропустить важный день, но начал утро с того, что завез по просьбе жены младшего сына в поликлинику. Прихватил и старшего против его воли – неважно, что он школу пропустит. Валентину Захаровичу разъезжать одному по городу страшно. Детям не скажешь: папа боится мертвеца, прикройте, детки, папочку родного своими щуплыми тельцами, потому суровый приказ – и оба сына в машине хнычут. Кстати, Валентин Захарович никогда не объясняется ни с сыновьями, ни с сослуживцами, ни с электоратом. Сказал – все! И попробуй не сделать. Ни одну мелочь не забывает.
В регистратуре поликлиники на его появление должным образом не прореагировали. Он постоял немного в растерянности – ведь это же он, Ежов, пожаловал в их паршивую поликлинику с сыном, а реакция – ноль! Ежов взял карту ребенка и потопал к кабинету. А там очередь три человека. Он вернулся и надменно бросил в окошко регистратуры молоденькой медсестре:
72 
