Особенно,... 
68 
* * *
Он еле брел, едва передвигая непослушные ноги. Шесть дней без еды выдержит не каждый. Возвращаться в Кодвус было еще сложнее, чем пробираться в Филанию через лес. Та же самая дорога, но совсем иной настрой, да и сил почти не осталось. Шесть дней назад его вела Надежда, теперь она покинула сержанта, трусливо сбежала, оставив его один на один сражаться со Злодейкой-Судьбой. Жал уже не тешил себя иллюзией спастись, не согревал свое сердце желанием найти хоть какую-то еду. Последние два дня он пребывал в отчаянии и, как животное, как испуганный зверь, повиновался лишь основному инстинкту – инстинкту самосохранения. Он убегал от страшной болезни, прекрасно понимая, что в любой миг может умереть с голоду или стать добычей лесного хищника.
К концу шестого дня лесного скитания Жал вновь очутился возле крепостной стены разрушенного Кодвуса. Стервятники отпировали, над мертвым городом уже не кружились стайки воронья и не раздражали слух солдата своим зловещим карканьем. А в остальном все было по-прежнему, так же, как шесть дней назад: мостовая, заваленная трупами да хламом; разрушенные стены да сгоревшие дома; только вот зловоние стало куда сильнее. Санитары матушки-природы, падальщики, призванные пожирать все, что люди не успели захоронить, на этот раз не справились с возложенной на их черные крылья миссией. Война преподнесла угощение, оказавшееся не под силу даже очень прожорливым едокам. Птицы расклевали не более трети разлагающихся тел и улетели, как только почувствовали угрозу для собственных жизней. Трупы выделяли яд. Когда его концентрация стала слишком большой, вороны покинули Кодвус, оставив на улицах гнить множество изуродованных смертью и клювами объедков.
Голод мучил затуманенный рассудок солдата, но, несмотря на страшные спазмы разрывавшегося на части желудка, Жал не воспринимал изуродованные останки под ногами как еду, и дело было даже не в том, что куски мертвой плоти были когда-то людьми. Сержант дошел до такого состояния, когда не раздумываешь над тем, что за кусок мяса попал тебе в рот. Он был готов съесть лошадь, собаку, человека, орка, эльфа, таракана, лишь бы унять ноющую и все усиливающуюся резь внутри оголодавшего чрева. Если человек долго не ест, то он пожирает сам себя и в какой-то степени уже является людоедом. Но тот же самый инстинкт, что погнал его прочь из охваченного мором леса, не позволял ему притронуться к гниющему под жаркими солнечными лучами мясу.
Шатаясь и выделывая ногами замысловатые кренделя в попытках сохранить равновесие, сержант блуждал по пустынным улицам, выискивая подвалы, которые он случайно пропустил шесть дней назад. Такие местечки, конечно же, нашлись, но вот их осмотр не привел к желаемому результату. Еды в мертвом городе не было, как не было ее и в лесу. Изможденному не только голодом и жаждой, но и жарой со зловонием сержанту оставалось лишь сесть, закрыть глаза и погрузиться в манящее забытье, из которого не было бы иного выхода, кроме смерти. Не в силах больше бороться за жизнь, Жал уже сполз по стене на мостовую, когда к нему вдруг вернулась Надежда. Она пришла внезапно, как распутная девица, без приглашения являющаяся к мужчине в ночи; как неверная жена, почему-то решившая оставить красавца-соблазнителя и вернуться к опозоренному ею супругу.
Сначала слух уловил едва различимые звуки, отличные от шелеста листвы под дуновением ветра и трепыхания обрывков одежд на трупах. Прошло еще немного времени, и чуждые картине разрушения шумы усилились, проявили свою сущность. Сержант отчетливо различил цокот конских копыт, бьющих железными подковами по камням мостовой, скрип рессор, грохот колес старенькой, расшатанной телеги, позвякивание упряжи и голоса; не орочьи, вроде бы человеческие, но разговаривающие на неизвестном ему языке.
Отяжелевшие веки сержанта слегка приподнялись как раз в тот момент, когда небольшой конный отряд, сопровождавший всего одну подводу, вывернул с соседней улочки. Пятеро облаченных в доспехи людей и трое одетых в походные камзолы и серебристые плащи эльфов медленно проехали мимо Жала, видимо посчитав его одним из множества трупов, по случайности хорошо сохранившимся, не заклеванным птицами.
«Откуда здесь эльфы, да еще такие причудливые? Что делают в Кодвусе люди и люди ли эти всадники вообще?» – вдруг всплыла в замутненном сознании солдата весьма разумная мысль.
За время службы в армиях трех королевств Жал повидал множество эльфов: озлобленных, жестоких и трусливо-миролюбивых, лебезящих перед людьми, одержавшими давным-давно над ними верх; жалких, оголодавших и самодовольных, сытых, разбогатевших на торговле знаниями своего вымирающего народа; тосковавших по прежним временам господства «остроухих» над людьми и мечущихся в душевной агонии полукровок, тщетно пытавшихся осознать, кто же они, эльфы или люди. Однако таких спесивых, остроухих снобов, с явным пренебрежением взиравших на трупы людей и руины их нелепых построек, Жал еще не видывал. В их надменных лицах виднелись лишь презрение и надменность. Они до сих пор не смирились с нанесенным им поражением и не признали победы человечества, свершившейся многие годы назад. Сержанту показалось, что это не просто эльфы, не просто аристократы древнего народа, а эльфы из прошлого, далекие предки нынешних эльфов, при помощи магических чар переместившиеся в настоящее и с негодованием взиравшие на то, до чего довели мир их неразумные потомки. Всадники-люди показались притворявшемуся мертвецом сержанту тоже какими-то странными: слишком высокими, чересчур плечистыми, да и с кожей неестественного зеленоватого оттенка. Никто толком не знал, что творилось долгие годы за спасавшей людей Великой Кодвусийской Стеной, какие племена кочевали по огромной Шермдармской степи, возможно, среди них были и существа, весьма похожие на людей. Простому солдату было сложно строить предположения о происхождении всадников, да к тому же вскоре его сознание померкло, уступив место куда более могучей силе – всепоглощающему природному инстинкту.
68 
