117 
– Да. Такого беленького. Какие бывают на падали.
Слуга не очень-то поверил: белый червь на живом теле?
– Может, на больном, Эпикед? Черви чувствуют болезнь…
Тот покачал головой, – дескать, не похоже. Он быстро вышел из атриума и вскоре вернулся с флаконом и белой тряпкой.
– Покажи мне этот прыщ, о великий!
Смочил тряпочку жидкостью из флакона и приложил к ранке. Промыл ее.
– Что это? – спросил Сулла.
– Очень крепкие лемносские духи. Я назвал бы их бальзамом.
– Да, пощипывает. Приложи еще раз. Приятно.
– Может, позвать врача? – сказал слуга.
– К свиньям! Не надо. Подумаешь – прыщ!
И он широким жестом пригласил Катилину, который показался у входа. Пригласил в укромное место. За колоннами. В портик.
Эпикед удалился.
– Садись, Каталина! – Сулла занял место в бесселе – двухместном кресле. Рядом пристроил молодого римлянина – кареглазого, в голубой тоге и высоких башмаках. Перед ними низенький столик. А на нем – засахаренные фрукты и вода из летнего снега. И вино. Однако Катилина отказался от угощения. А воду пригубил.
– Как дела? – спросил Сулла.
Луций Сервий Катилина, которому исполнилось двадцать пять лет, слыл ярым сулланцем. Ему боги и те нипочем! Его богом стал Сулла. Проконсул знал это. Полагал, что сей молодой патриций пойдет далеко, если только не свихнется где-нибудь на крутом повороте.
– Шипят, – сказал кратко Катилина. – О великий и мудрый! Они ненавидят нас. Вот и шипят!
Сулла уставился на него пристальным, тяжелым взглядом.
– О великий! Обидно слышать – и даже стыдно, – как поносят нас. Марианцы считают нас дикими, кровожадными зверями. А за что? За то, что им утерли нос? За то, что не позволили убить республику?
Сулла молчал, и взгляд его лежал на молодом человеке тяжким грузом.
Катилина горячился:
– Они было поджали хвост. Теперь не слышно громких разговоров, непрестанных проклятий. Шипят в кулак. Шипят друг другу на ухо. Это, говорят, безопасней. И в то же время, говорят, можно душу отвести. А дай им срок, дай им возможность – саданут нам нож промеж лопаток. И бровью не поведут! Я знаю этих хищников. Этих пантер. Они притаились. Их запугали проскрипционные списки. А попробуй ослабь вожжи! Попробуй дай им волю. Вот тут-то взгромоздятся на нас, словно орлы, и глаза нам выклюют. Нет, о великий, на твоем бы месте день и ночь составлял списки. Ибо врагам нашим несть числа. Они притаились. Клянусь богами! Сволочной народ – даже и говорить с ним нечего. Пусть беседуют с врагами вооруженные центурионы и палачи! Надо чтобы Тарпейская скала действовала и днем и ночью. Только в этом способе вижу я выход. Ибо они, враги наши, буде возьмут верх, – уничтожат нас в мгновение ока. И не пожалеют. Даже не задумаются. Таковы они – эти лисы и волки, пантеры и гиены!
Молодой человек разошелся. Разбушевался. Размахивал руками. Тряс головой. Топал ногами.
А Сулла слушал. Не перебивая. Взгляд его по-прежнему лежал на Катилине. Проконсул не поощрял. Но и не сдерживал. Не соглашался. Но и не возражал. Он впитывал в себя речь Катилины, подобно греческой губке.
– А что было вчера? – рассказывал Катилина. – Пришел ко мне брат. Мой родной брат. Его звали Квинт. Старше меня лет на десять. И первое, что он сделал, – это начал ругать. Да простишь меня, о великий и мудрый! – тебя. Да, да, тебя! И это при том, что отлично знал про мою к тебе безграничную любовь. Я предупредил его: «Квинт, не ругай моего дорогого вождя». А он не унимался. Не было худого слова, которого не поставил бы он рядом с твоим божественным именем. Я еще раз ему: «Квинт, прекрати богохульство». А он – свое…
Свинцовые глаза Суллы налились кровью. Он застыл, как лев перед прыжком. Ждал конца этой неприглядной истории.
Катилина продолжал свой рассказ:
– «Послушай, Квинт, говорю, если бы это болтал отъявленный марианец – я бы не стал даже слушать. Просто прибил бы негодяя – и дело с концом. Если бы вся эта гадость лилась из уст какого-нибудь тевтона или нумидийца – наших заклятых врагов, – это еще полбеды. Но когда богохульствует римлянин, да к тому же квирит, к тому же патриций?!»
– И ты так долго терпел? – спросил Сулла, плотно сжав зубы.
– Нет, – поспешил с ответом Катилина. – Разумеется, нет.
– Что же ты сделал?
– Я убил его, – сказал Катилина, не моргнув глазом. И это была сущая правда. Насчет убийства.
Сулла улыбнулся:
– Молодец!
– И я прошу, – продолжал Катилина, – внести имя брата в проскрипционный список.
117 
