Последние отзывы

  28  

Одним махом Трэвор разбил очарование их выразительных взглядов и молчания, в котором было так много чувства. Тепло рыбкой нырнуло обратно в глубину глаз, уступив место холодной сосредоточенности.

— Послушай, а эта Амата из Волтингтона, не та ли, кого ты потеряла? Мы искали в Волтингтоне Амату, правда так и не нашли, но, может быть, это и есть предмет твоей тревоги?

— Возможно. В любом случае, я не помню, ни кто такая Амата, ни кого я в действительности ищу. Если бы была хоть какая-нибудь зацепка. Чьи-нибудь телефоны, адреса. Но я даже не знаю, есть ли у меня записная книжка.

— У нормальных людей бывает. Что касается тебя — неизвестно.

— Трэвор! — рявкнула Млисс.

— Умолкаю. Завтра попробуем зайти к соседям, может, они знают кого-нибудь из твоих друзей. Не исключено, что эта Амата — твоя подруга.

— Из-за которой меня хотели убить? Строить предположения можно сколько угодно. Обидно одно — я не наблюдаю никакой логики в своих прошлых поступках.

— А в нынешних? — лукаво подмигнул Трэвор.

— В нынешних она присутствует, благодаря тебе. Я сказала тебе комплимент. Теперь ты наконец перестанешь меня третировать?

— Не надейся!

Млисс залила кофе водой из электрического чайника и разложила по тарелкам содержимое консервных банок.

— Что это? — поинтересовался Трэвор.

— Белая фасоль и мясо криль. Кажется, я большая лентяйка — консервами забит весь холодильник.

— Кто бы сомневался, — буркнул Трэвор и принялся за еду. В глубине души содержимое холодильника Млисс его даже обрадовало: обычно мужей консервами не кормят. Похоже, что Млисс все-таки одинока. — Но, в общем, не так уж плохо. Лучше, чем вообще ничего. Если будешь примерной девочкой, завтра свожу тебя в ресторан.

— Обойдусь и консервами, — хмыкнула Млисс.

Они быстро разделались с крилем и фасолью и приступили к кофе.

— Сейчас бы круассанов, — мечтательно произнесла Млисс. — С вишневым джемом.

— Я бы тоже не отказался, — поддержал ее Трэвор. — Ты умудрилась зародить во мне любовь к этим французским булочкам, за что я тебе очень признателен.

На кухне воцарилась атмосфера уюта и спокойствия. Стихли былые перебранки, наступило временное перемирие за чашечкой кофе. Под действием еды и горячего напитка Млисс совсем расслабилась. Она представила себе уютную постель на втором этаже (наконец-то свою постель!), включенную лампочку рядом с кроватью и томик Гофмана в руках. Поймав на себе взгляд Трэвора, она устало улыбнулась.

— Представляю, как заберусь в свою постель.

— А мне обеспечена ночевка в гостинице. Но ты знаешь, я не испытываю никакого желания возвращаться домой. Даже из-за уютной постели.

Млисс стало жаль его, человека, который не хочет возвращаться домой. Дома его никто не ждет, но ведь и ее тоже не ждали. И, не смотря на это, она была так счастлива найти свое убежище, обретя в нем утраченную часть себя. Если бы Трэвор потерял дом, как она, то смог бы полюбить его. Прозаическая истина: что имеем — не храним. Только мораль этой истины мало кто воплощает в жизнь: людям свойственно пренебрегать тем, что есть, а затем, потеряв, оплакивать утрату, будь то вещь, будь то человеческие отношения.

Трэвор допил кофе и собрался уходить, посоветовав Млисс хорошо выспаться. На улице окончательно стемнело, и потерявшаяся во времени Млисс отправилась на поиски часов.

Время определенно располагало ко сну. Млисс понежилась в ванной, распластавшись в жемчужно-розовой пене, расстелила чистое мягкое белье, найденное в шкафу спальни. Юркнула в объятия одеяла с долгожданной книгой. «Недалеко от приветливой деревушки, у самой дороги, на раскаленной солнечным зноем земле…». На второй странице уставшие глаза захлопнулись сами собой, книга разлеглась на белом кружевном пододеяльнике, а Мелисса ушла в мир снов, который до этой ночи был для нее закрыт.

Туманно-серый лабиринт, в котором на каждом шагу подкарауливает пропасть. Липкие стены, на которые нельзя опереться. Глухие шаги, тяжелым шепотом звучащие в промозглой темноте. И страх, отвратительный, холодный, скользкий, извивающийся как червяк в глубинах сознания. И вдруг, где-то в середине этого серого ледяного безумия раздается стон. Мертвящая тишина. Снова стон, и снова скользкая тишина разбивается о стены лабиринта. Она пытается идти, двигаться навстречу стону. Она уверена в том, что стонущему так же страшно и плохо, как ей. А может быть, еще хуже. Бесконечность движений, немыслимые извилистые повороты. Она то приближается, то отдаляется от того эпицентра страха, который излучает стон. Она пытается держаться за вязкую стену, в которую почти проваливается ее рука. Страх хватает за горло. Страх холодным кольцом сжимает ноги, руки, голову. Страх живет ее телом, пытается управлять ее движениями. Но она продолжает идти по трясине бесконечных поворотов и извилин лабиринта. Стон приближается и усиливается страх. Что если за следующим шагом — пропасть? Что если стон — всего лишь ловушка, в которую заманивает ее хитрый лабиринт? Но из него нет выхода, и единственный ее шанс — идти навстречу жалобному, отчаявшемуся стону. Еще поворот, и еще отчетливее раздается мольба, исчерпавшая слова и оставившая лишь звук. В сером лабиринте — светлое пятно. Она подходит ближе. На расстоянии нескольких шагов женщина, безумно похожая на нее. Или это она сама, истощенная и измученная бесконечным блужданием по лабиринту? Помоги, раздается шепот. Бледное лицо, губы-щелочки и глаза, которые кто-то злой раскрасил отчаяньем. Помоги, раскрываются губы-щелочки, и навстречу Млисс тянется худая, вялая рука. Шаг. Второй. Третий. Гулкая пропасть затягивает ноги в каменный проем пола. Неизвестность. Небытие.

  28