35 
В горле разбойника застрял ком. Это было его имя; имя, которое он не слышал уже целых три года; имя, не известное никому не только в графстве Дюар, но и во всей огромной Геркании.
«Я был прав! Они такие же, как и я, они морроны! Только с собратьями по клану Мартин мог так разоткровенничаться, что назвал мое настоящее имя! Наверняка он их и подослал! Что ж сам, прохиндей, не пожаловал?! Боится, что ль, мне на глаза показываться?! Ведет себя как несмышленыш-кутенок: нашкодил в башмак и прячется в дальний угол!» – пронеслось в голове хоть ожидавшего такого развития разговора, но все равно застигнутого врасплох Аламеза.
Уж слишком рьяно компания путешествующих притворщиц взяла быка за рога; он не успел присмотреться к странным особам, и пока еще не знал, как себя повести, в частности, сознаться сразу, что это он, или какое-то время прикидываться дурачком?
– Давай избавим друг друга от совершенно излишней части беседы: «…Ой, да это ж не я! Вы обознались!..» – пришла на помощь сомневающемуся гостю запищавшая тонюсеньким голоском и закривлявшаяся старушка. – А щас еще сделаешь глазища с тарелки, изумленно вскинешь брови и задашь всем вопросам вопрос: «…А кто такие морроны?» Иль нет? Просто по-мужлански хамить начнешь? Поверь, дружок, не надо всего этого дешевого дерьмеца! Мы и сами спектаклю устроить могем!
Дарк Аламез, он же Дитрих Гангрубер, еще не вышел из оцепенения и не решил, как себя повести, но, впрочем, каких-либо ответных действий с его стороны и не потребовалось. Едва рот старушки закрылся, как иллюзорная пелена спала с его глаз, а в кресле возле камина сидела совсем иная особа: мужского пола, примерно тех же лет, что и пропавшая дама, одетая, к сожалению, в тот же самый прозрачный пеньюар. Ноги сидевшего в кресле стали чуток короче, а ступни избавились от уродливых узелков вздувшихся вен и мерзких наростов вместо ногтей. Кожа по всему телу по-прежнему осталась морщинистой, старческой, но уже не свисала мешками с костей, поскольку у собеседника появились мышцы, притом в довольно большом количестве для его почтенных лет. Но более всего поразило Аламеза то, какие разительные изменения претерпело лицо притворщика. Мало того, что оно мгновенно превратилось из женского в мужское, а из человеческого в полуэльфийское, оно еще и стало знакомым, чего моррон никак не ожидал.
– Фанорий, ты? – с удивлением и немалой долей сомнения прошептали губы Дарка, среагировавшие куда быстрее, чем затуманенный мозг хозяина, упорно отказывающийся поверить, что его разыскали не просто морроны, а полукровки-изгои, чьей смерти три года назад желал почти весь Одиннадцатый Легион.
– Польщен, что признал, – довольно шмыгнул носом старик, почему-то в своем истинном теле засмущавшийся откровенной наготы. Об этом свидетельствовало то, что он извлек из-под кресла плед и поспешил прикрыться им по пояс. – Виделись-то давненько, так что мог и рожу мою, и имечко запамятовать.
– А маскарад пошто затеял? – пришел в себя Дарк. – Кстати, когда в следующий раз девицами да дамами с дружками притворяться будете, ведите себя соответственно. Платья жрачкой не марайте, сапожища не обувайте, да и манеры!..
– Так ты все-таки нас видел?! – настала очередь полуэльфа удивленно вскинуть брови. – Дай догадаюсь… в лесу, когда тебе послание составляли!.. То-то Милене показалось, что кто-то за нами приглядывает, а мы еще, дурни, не поверили. Теперь понятно, как ты так быстро посланьице наше нашел. Только с опушки вроде отъехали, и тут же сигнал пошел, что его с дерева сняли. Недаром Милена кору зельем обмазала…
Дарк был разбойником, ранее воином и не разбирался в хитрых уловках ученых мужей и дам, попросту называемых в народе магическими чарами. Он и не подозревал, что троица узнала о получении им послания, как только лист бумаги был снят с придорожного деревца. Дарк не знал об этом, но не подал виду, отчасти из-за того, что боялся расписаться в собственном невежестве.
– Говори яснее, старик! Зачем меня искали, кто такая эта Милена и кто эти пресловутые «мы»?! Люблю ясность, а загадками уже объелся! Они мне еще в Альмире поднадоели…
– Ну, красавицу нашу Милену ты сможешь узреть, если взором своим суровым меня, червя недостойного, пожирать прекратишь, и щечки надутые вместе с остальным личиком вон туда поворотишь! – ничуть не испугавшись грозного вида, который, надо признаться, мастерски изобразил Аламез, откровенно насмехавшийся старик указал пальцем в сторону стола, за которым восседала рыжеволосая прелестница.
35 
