Особенно,... 
135 
Они гоготали, говорили сальности, хрипели. Гизельберт не поворачивался, молча глядел, как, потрескивая, горят дрова в очаге. Порой спокойно подкидывал поленья. Он не знал, сколько времени просидел у огня. Знал только, что у него нет ни малейшего желания примкнуть к забаве своих людей. И это, видимо, озадачивало их. Ведь обычно принц любил изощренные развлечения и никогда не отказывался принимать в них участие. Поэтому они и не оставляли его в покое, теребили, хлопали по плечу, звали. Но он лишь сильнее втягивал голову в плечи. И когда рядом возникла довольная физиономия Матфрида – ухмылялся, даже словно не чувствуя, что на щеке лопнул шов и вся его борода пропиталась кровью, – Гизельберт не выдержал и с силой оттолкнул его, вскочил… И чуть не задохнулся.
По-видимому, вседозволенность преступления и беззащитность жертвы совсем свели их с ума. Они не знали усталости, они просто озверели. И когда Гизельберт увидел, что Гильдуэн и близнецы вытворяют с ее полуживым телом, у него потемнело в глазах. Он кинулся к ним, стал расталкивать, кричал… пока не увидел направленное ему в горло лезвие ножа. Молоденький Адам совсем, видно, потерял голову, раз поднял оружие против своего принца. Но остальные не спешили его останавливать. Гизельберту пришлось взять себя в руки. И в нем словно проснулась передавшаяся ему по наследству спокойная властность его отца.
– Мы договорились использовать ее, но не убивать. Нам не будет большой выгоды, если всплывет убийство герцогини.
Даже само слово «герцогиня», казалось, было не применимым к этому измученному, лежавшему поперек кровати телу. И они рассмеялись. Кто узнает об этом? А ребенка можно просто убить – и все концы в воду.
Однако Гизельберт уже накрыл Эмму, заслонил собой.
– Ее ищут. Рано или поздно нападут на след. И нам не будет большой корысти, если мы прослывем убийцами.
Он говорил, обращаясь ко всем, но глядел на Гильдуэна, самого рассудительного. И ему понадобилась вся воля, все его упорство, чтобы смысл сказанных им слов дошел до них. Сначала Гильдуэн, а потом и другие стали постепенно приходить в себя. Матфрид наконец заметил, что весь в крови, стал вытирать бороду сорванным с армы станка неоконченным куском полотна. Потом натянул тунику.
На дворе уже кричали петухи. Однако было удивительно тихо, не было слышно ни людского гомона, ни щелканья кнута пастуха, не скрипел колодезный ворот. Да и в самой усадьбе точно все вымерли. Даже не лаяли, требуя, чтобы их выпустили, псы.
Гизельберт первый обратил на это внимание. И пока остальные одевались, вышел. Дом был пуст. Ни управляющего с семьей, ни няньки с ребенком. Собак тоже не было, пустовал даже насест для ястребов. Гизельберту это показалось подозрительным. Он спешно опоясался мечом. Приказал своим людям быть начеку.
На дворе уже светало. Но и в полумраке было видно, что двор пуст, лишь петух, взобравшись на навозную кучу, горланил и горланил, отзываясь на ответные крики деревенских петухов. Ворота были прикрыты, но не плотно. Матфрид Бивень первый вышел из ворот, проворчал что-то нечленораздельное, словно бубня ругательства. И вдруг охнул, качнулся, хватаясь обеими руками за голову, рухнул, навалившись на створку ворот. И от этого толчка ворота со скрипом растворились, и принц с людьми поняли, что Матфрид с проломленной пущенным из пращи камнем головой больше не встанет. И увидели их.
Они стояли кольцом вокруг усадьбы. Дикие люди, их жены, даже дети. Их было много. Даже аббат Маурин стоял среди монахов, но отнюдь не со своим угодливо-достойным видом, а мрачный, насупленный, покачивая в руке сложенной пращой.
– Мастерский был бросок, отче, – раздался в тишине голос воина Эврара.
Он стоял среди собранных людей, оглаживая по ушам черную большую собаку.
Гизельберт со своим окружением в первый момент замерли, переглянулись, стыдясь выказать беспокойство. Они – знать, опоясанные мечами воины. А перед ними находился дикий сброд, толпа. И тем не менее от этого до странности молчаливого сборища веяло угрозой. Настолько ощутимой, что по спине поползли мурашки. Странная, напряженная тишина, насупленные лица, взгляды исподлобья, тяжелое дыхание толпы. И труп убитого камнем отпрыска благородной семьи, которого прибили запросто, как глухаря на току.
Гизельберт невольно попятился. Отступили и его люди. Принц лихорадочно соображал. Если они выкажут страх, им уже не спастись. Ему следует взять инициативу в свои руки. Эта чернь убила Матфрида, он должен доказать, что содеянное зло, зло, совершенное священнослужителем, станет для них карой.
135 
