Особенно,... 
132 
Однако он по-прежнему улыбался по-мальчишески весело и беспечно.
– Скажи мне лучше, друг мой, уверен ли ты, что этот старый воин не сможет нам помешать?
Гильдуэн потер пятно на щеке.
– Я сам видел, как его тело билось о выступы, когда он падал с утеса, как неподвижно застыло внизу, на острых камнях. Но Матфрид так орал, боясь, что потерял глаз, что мы были заняты только им. Это было забавно, но отвлекло нас от старика. Хотя, упав с такой высоты, он скорее мертв, чем жив.
– Надо было удостовериться, – ласково похлопал его по плечу принц.
– Какого дьявола? Что для нас этот седой вояка?
– Ты спрашиваешь? Не следует забывать, что господин здесь он, а не мы. Эти дикие люди чтут его, как и чтут мою мачеху. В Арденнах странные законы. Женщины этих людей несут на себе все бремя домашних забот, однако их мужчины относятся к ним уважительно. А госпожа Эмма – их целительница, их Звезда – наиболее почитаемая особа в округе.
Даже во мраке было видно, как нахмурился Гильдуэн. Но принц не глядел на него. Видел выступающие в темноте кровли усадьбы, слабые тени окружающего ее фруктового сада. Эмма рассказывала, что все эти яблони и абрикосы были пересажены в усадьбу из леса и стали буйно плодоносить, ухоженные рукой человека. Да, она много сделала для этих мест. Здесь, в самом сердце леса, она подняла целую усадьбу, умудрилась превратить ее в жилой дом. Богатый дом с частоколом, службами, даже с решетками на окнах. Не хуже, чем виллы в окрестностях Меца. И ее дом выглядел почти элегантно на фоне крытых соломой крестьянских хижин, с двускатной высокой кровлей, каменными башнями, крытой галереей, мощными воротами с черепичным навершием и резными столбами по бокам. Даже в этой глуши она умудрилась остаться госпожой, подняться над дикостью местных обычаев.
– Какая бы из нее могла получиться герцогиня! – неожиданно с невольным восхищением произнес Гизельберт.
Гильдуэн вплотную приблизился к нему. Сказал с наигранной любезностью:
– Что ж, мессир, давайте же выкажем ей свое почтение и уедем. Но для начала вы все же одарите ее своей любовью. Вы ведь уже условились с ее милостью? Не иначе, как поэтому она уложила спать девчонку с нянькой в нижнем доме.
Гизельберт резко вздрогнул. Глядел на тусклый свет, пробивающийся в окошке башни Эммы. И вдруг понял, что ни о чем больше не может думать, только как об ожидавшей его женщине. И ощутил, что не в силах больше ждать.
Он почти бегом кинулся к усадьбе, рывком распахнул дверь, нервно отбросил меховой полог прохода. Пламя в открытом очаге сразу заметалось. В полумраке дома пахло кислым молоком и дымом. Дебелая нянька уже уложила ребенка и о чем-то болтала с попивающим мед аббатом Дрого. Остальные люди принца тоже еще сидели за столом, оглянулись на принца, но он словно не видел их. Перешагивая через разлегшихся на полу собак, кинулся к лестнице. Мельком увидел хромого управляющего, укладывавшегося спать на лежанке с женой и дочерью. Ему и в голову не пришло, что стоит дождаться, пока все улягутся. Он сгорал от желания быть там… с ней.
Эмма стояла у огня, расплетая косы. Гизельберт замер – такой легкой, яркой, словно золотистой показалась она ему. Жена его старого отца. Сколько ей лет – двадцать, двадцать пять? И, спотыкаясь о меховые коврики, он шагнул к ней, протянул руки, обнял.
– Я не отдам тебя никому! Ты будешь только моя…
Эмма почти не понимала, что он говорит. Но его тихий срывающийся шепот окутал ее волной тепла, и все остатки сомнений рассеялись. Гизельберт был невысок, почти одного роста с Эммой, но сила его рук, его несдерживаемая страсть, жадность, с которой он привлек ее к себе, заставили почувствовать себя слабой и покорной ему. Она была пленницей одиночества, и вот пришел освободитель, и Эмма глядела на него как зачарованная, пока глаза ее счастливо не закрылись и она не доверилась его рукам, не думая больше ни о чем.
От бесконечных жгучих поцелуев губы Эммы стали красными и припухшими, а Гизельберт продолжал целовать ее – глаза, щеки, лоб, подбородок. Легонько покусывая ее мочку уха, он заставил ее застонать и сам застонал, легко поднял ее, отнес на ложе, медленно опустил, не отрывая от нее губ. Потом лег рядом, едва касаясь ее груди своей грудью и продолжая осыпать поцелуями.
Да, в любовных играх этот мальчик был не новичок, она поняла это, когда заметила, что на ней совсем не осталось одежды. И тотчас сама судорожно стала стягивать с него тунику. Она так хотела касаться его, быть к нему ближе, еще ближе… Ничего и никто теперь не сможет помешать им. Ведь он приехал сюда из-за нее, приехал к ней… Это была ее последняя мысль, а потом остался лишь он, его лихорадочные поцелуи, ненасытные ласки, тяжесть его тела, и, наконец, пришло то невероятное блаженство, которого она была лишена так долго, когда весь мир расплылся и лишь глубоко в ней нарастала теплая волна, и ее понесло куда-то ввысь, пока она не вскрикнула, не в силах сдержать себя в блеске этого ослепительного наслаждения.
132 
