63 
Преддверью Ангелики Констанс точно знала, почти видела, где оно затаится, откуда спустится, дабы терзать плоть ее дочери. Она вошла, встретилась с ним взглядом и без единого слова позвала вон. Сколь просто оно создало оболочку — он, если говорить точнее, — и глядел со страстью, коей, ведала Констанс, был томим. Она наблюдала за его переменчивыми очертаниями и лицами, за его тщедушными угрозами, как за мальчиком, что силится впечатлить, с тем же чувством, с каким Ангелика подстрекала давешнего резвящегося мальчика-матроса в парке. Констанс улыбалась, как женщины площади Финнери улыбались мужчинам, что разъезжали вокруг них в затененных кэбах. Она находила, что эта игра ее развлекает, ибо ей под силу было менять оболочки с той же легкостью, что и ему, менять фигуру и лицо, вращать калейдоскоп, слишком поспешный для ее ослепленного неприятеля. Она казалась уступчивой, только если это ее устраивало, и неизменно оставалась под маской собой лишь для себя.
Она знала, что он покинет Ангелику в ее кровати нетронутой, знала, что сама она соблазнительней даже цветущего ребенка, — и, не оглядываясь, не ища подтверждений, она взошла по лестнице в свою комнату. Она слышала запах его погони.
Она разоблачилась для него. Она возлегла для него на ложе. Он был смешон. Он давил из себя слова, карикатурно воспроизводя человеческое обольщение. Она смеялась над ним, однако преображала смех, когда он срывался с ее губ, и его истинное значение было ведомо ей одной. Неужели это все, чего желал зверь? Из-за этого она содрогалась? Он был всего лишь ручной помехой, с коей полагалось расправиться в свободную минуту: кошки не трясутся при появлении мышей. Она так долго пребывала в бесцельном страхе. Матушка управлялась с подобными заботами почти без суеты.
По ее приглашению он приблизился, нависнув над пей в голубом свечении. Она заложила руки за голову, за подушку, где ее ждало приготовленное. Доброта вознаградит самоё себя.
Более прочего ее позабавила одновременность. Она постигла сие, когда спала после полудня, постигла красоту деяния и его равновесие: они пронизали друг друга в один и тот же миг. Его вдруг заледеневшая маска показалась ей почти жалостливой, когда он — оно — осознало, что же она сделала, и смоченный святой водой клинок проник в него, когда оно проникло в нее. Создание утратило способность менять очертания, и она исследовала его застывшие контуры с любопытством слегка научным, однако по-женски, не холодно либо отстраненно, но сострадая боли субъекта. Свободной рукой она коснулась голубого света его увядающей щеки, а он издавал звуки, кои она узнавала, только значение их ныне стало другим.
Она ждала и наблюдала. При круглой луне ее запястье было черно, как у туземца-душегуба. Никто не станет утверждать, будто она глядела как бы издалека либо видела собственное тело, словно плавая над ним; нет, это язык сновидений, язык романов, лежащих у ее постели. Она скорее смотрела на себя из прошлого и будущего. Она была собственной матерью давным-давно, и она была собственной дочерью в далеком грядущем дне. Она была Эстер Дуглас, что совершила наконец достодолжный поступок; она была Ангеликой, осознающей все то, что Констанс для нее сделала.
Исчезая, оно проносилось теперь сквозь череду масок, от боли надевая лицо за лицом: Джозеф, доктор Уиллетт, доктор Дуглас Майлз, доктор Гарри Делакорт, Пендлтон, Джайлз Дуглас. Ее правая рука была тверда, двигая кинжал туда и обратно, в него и из него в мягком ритме, пока он — оно — не разложилось на клочки оплывающего дыма, мерцание огней, тление нитей.
В любой момент мог возвратиться ее возлюбленный Джозеф, спокойней и старше прежнего, очищенный от порывов и яростного жара, возродившийся мужем и отцом, по коему они тосковали.
Она спала беспробудно, не видя снов.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЭНН МОНТЕГЮ
I
Я не могу вообразить Энн Монтегю сколь-нибудь красивой даже в пору ее молодости. Она выступала на сцене, верно, но никогда в ролях, что требовали изрядного телесного изящества: наперсница, отвергнутая женщина, нелюбимая сестра. Наглядные свидетельства времен ее юности не сохранились, либо она их от меня скрывала, однако где-то должны иметься по меньшей мере наброски, если не портреты, а то и фотография, заказанная неким воздыхателем, мужчиной, я полагаю, отнюдь не богатым, неспособным содержать ведущую актрису и вместо этого после скорых и откровенных переговоров у черного хода, вооружившись всего только жидкими букетами и столиками в несолидных ресторанах, завоевавшим Энн Монтегю, кобылоподобную и крикливую, нимфу не понять каких вод, однако актрису, да, он содержал при всем том актрису и мог хвастать за отбивной: «Она меня разорит, определенно, однако же она стоит каждого пенни», — и клонить голову, внимая гостам за здравие дьявольски милого товарища.
63 
