444 
Или выступил один, полез туда, на вышку, с котомкой, — это же зачем?
— Поклон от товарищей в окопах! благодарим всех передовых борцов за добытую свободу. Не знаю, правильно ли рассуживаю своим тёмным умом. А нельзя ли нам по телеграфу прямо обратиться в берлинский совет рабочих и солдатских депутатов? Мы в окопах толковали, как и нам принять участие во всенародном деле. И вот: в этом мешке все наши кровью добытые награды, себе не оставил никто. Мы отдаём их с нерушимой клятвой положить нашу жизнь за свободу.
Не выдержал Горовой, закричал на весь зал:
— Зась тебе! Отвези назад, пентюх, раздай ребятам!
Вот только это мы и умеем: отодрать от грудей кровное серебрецо — и кому? и что? тут не по стольку в трубу пускают... Не с того конца мы берёмся, этак мы пропадём.
У самого Горового два Георгия на высокой груди. И ещё не родился тот оратарь, которому, расплакавшись, снял бы Фрол свои награды.
И прапорщик Чернега, отлитой, с усами светленькими, отневдали гулко поддал:
— Правильно, унтер! Так и руби!
Чернега, зубы навыскале, Горовому ровесник, а ещё и не женат, и детей нет. (Сколько по Руси рассеял — сам не знает.) Они в Петроград со своими делегациями в один день приехали, мало что не одним поездом и трамваем, а тут в Таврическом сразу соткнулись, и позвали их на это совещание, какого они себе и не прочили. А совещание это засело уже седьмой день, и решили теперь не разъезжаться, покуда всех-всех министров не переслушают и вдокон не разберутся: что ж в этом Питере делается, и что надо делать на фронте?
Тут ещё чтоб уметь — надо слова все знать, без слов теперь никуда. Кончил Горовой когда-то два класса городского училища, читать-писать грамотно научился, а остальное — от твоей головы. И книжки же потом кой-какие почитывал на досуге — а вот этих слов ни одного никогда не встречал. А без них теперь — потонешь: и на совещании этом хоть и не сиди.
Так браться по нужде! Купил себе Горовой книжечку такую, для записи, и два карандаша на подсменку, как затупляются. И как новое слово услышит — так тут же его записывает на ухо, а ухо у него верное, — и что оно может значить приближно. Но чаще — и приближно не угадаешь, а спрашивай у знающего, офицера или кого, и тогда записывай. Поначалу кажется: ну, дух перенимает, ну, этих слов никогда не перечислить, не объять. А потом: э, нет, повторяться начинают, уже их узнаёшь.
Ещё от места знал он несколько: демократия — это значит новый порядок, как сейчас, без власти; пролетариат — это кто сам своими руками работает, вот как ты, первый рамонский бочар; программа — это значит что наметила партия делать. Но дальше слова нарастали комом, и каждый день по многу: реформа, фракция, коалиция, диктатура, сепаратный, активный, организовать, интернационал, результат, перспектива, мотив, диагноз, колоссальный, трагизм, организм, металиризм, — ёлки-палки! А там хуже, хуже: психологически, константировать, иерахия, протиционизм, этузиазм, санционировать, — не всегда и записать успеешь, и не каждый офицер тебе объяснит. И всё же — добивался Горовой объяснений, а потом, с книжечкой сверяясь, уже и говорщиков понимал. Только быстрая хватка его и выручала, но попотеешь. И больше эти слова нагораживали советские-партийные, а министры — те даже проще.
В той же книжечке и фамилии записывал — и фамилиев мелькало немало, их тоже знать надо, если хочешь разбираться.
Вчера пришёл военный министр Гучков — сам-то из постели, говорит, но деловой. Но и, однако, силы в нём нету, зовёт на победу — а армию ему не вести, нет.
А нам — как раз вождя надо крепкого. Уже руки онемели — винтовку держать, в головах тьма разбрелась, долга война, долга не в меру, — вождя нам надо крепкого.
Потом Керенский, живчик вертлявый, совсем и не к военному делу приставлен, а долго почему-то говорил, да захлёбывался, да весь душой исходил, как будто с церковной паперти каялся, что душа его неспокойна, что дело так пойдёт к гибели, — это он верно забирал, прислушались ребята, — и жалеет, что не умер два месяца назад, — а это уж как в лужу. Всё пугал, пугал, как может плохо пойти, а что ж делать-то нам? Не сказал. Остерегайтесь, есть суд истории, трезвость, дисциплина, а как нам из ямы выбираться — не сказал.
Вот то-то и оно. Оно-то самое и трудное. Но — надо найти. И нам самим — тоже искать, вот здесь хотя б собравшимся.
Но и самим думать не дают, всё время от Совета руководствуют, вчера — длинный такой кавказец Церетели был председатель. Тоже долго внушал.
444 
