И так глубоко спалось, без видений. Так беспробудно, даже при перевёртах.
Проснулся – не рано. Не подскочил сразу, ещё долежал в полной тишине.
Даже удивляясь тишине.
Но уж сегодня – ни за что не оставаться. Какой бы поворот ни придумала. Хоть бы на пороге схватила и кричала. А может, пока она спит, – тихо, не завтракав, выскользнуть, да на первый поезд?
Встал на цыпочках. И – в чувяки, сапогами лишнего не скрипеть.
Но из столовой в спальню Алины дверь была нараспашку. А в столовой – всё, как вечером, ничего не сервировалось.
На середине стола к наклонной фотографической рамке, где Алина снята в широкой шляпе, был прислонён белый лист.
И почерком фигурным, с прихотливыми выбросами, как кометными хвостами, а теперь урезчённым:
“Я презираю себя, что унижалась, терпела и хотела твоей ласки в этом убогом пансионе. Это подобно – кровосмешению!…”
Выходы вверх и вниз – как твёрдые стебли, а на них посажены буквы. Но стебли совсем не тверды, Георгий-то знает, хотят казаться, хотят быть твёрдыми ещё пять минут, а сами еле держат лепестки слов:
“Четыре дня назад, уезжая из нашей квартирки на озеро, я воображала себя единственной и несравненной. И вот – возвратилась худшей из двух?… И ты смеешь нас сравнивать?! И будешь теперь на каждом шагу?”
И как же тихо ушла. Первая. Перехитрила.
Пошло между ними на хитрость.
Да не вечером ли она уехала, когда он только заснул? Не всё:
“Еду в Петербург посмотреть на твою красавицу-интриганку, ещё стоит ли из-за неё кончать с собой? Не догоняй меня и дома не жди – хочу, вернувшись, тебя не видеть!”
Ого! А как же она найдёт?… А хотя, а хотя… закружился по комнате, не в себе вокруг стола, всей спиной поводя: история… высокообразованная… о, сколько ж он лишнего проговорился… Ещё и найдёт?…
На телеграф? Телеграмму Ольде? Предупредить?
О чём? Что – нарушил, назвал? в первый же день предал имя? и теперь – жди обвала на голову?
Да не найдёт! Да не сразу! Остынет, не пойдёт.
Вереньке? Чтобы перехватила безумную, если сможет?
Но она к Вере и не явится. И что поделает Вера с такой?
Забегал по квартире. Жгло.
У неё в спальне – ящики выдвинуты, переворочены, два платья свалены на нестеленную кровать.
И скомканная крупная бумажка на полу.
Тем же почерком, размашисто набирающим ярость:
“Ты думал, нашёл покорную дурочку, да? Но у меня есть выход! Ты увидишь меня ещё в таком бле…”
Зачёркнуто. Брошено.
А вот и вторая, скомканная, откинутая к окну:
“А из-за кого у меня сорвалась музыкальная карьера?”
О-о-о… Водя Алину вокруг пруда и шейку ей закутывая от ветра, рано же он рассудил, что всё обойдётся…
Гнать опять в Петербург, самому? А Ставка? а полк? Уже сроки перепущены, засюсюкался!
Но: вчера она вряд ли успела уехать, уже не оставалось поездов. А сейчас ещё рано.
Вот что! Вот что: Сусанна Иосифовна сама назвала ему свой телефон, зачем-то.
И, шинель на сорочку, едва ключ не забыв и дверь не захлопнув, он кинулся к лестничному телефону вниз.
Она. Как женские голоса нежнеют по телефону.
– Сусанна Иосифовна! Не удивитесь, пожалуйста, и снисходительно простите мою бесцеремонность. Может случиться так, что Алина Владимировна появится у вас в эти часы… – Догадался: – Или, может быть, уже у вас?…
Там заминка.
Очевидно – там, да.
– …Тогда я вас очень, очень прошу, хотя безо всякого права… Вы имеете на неё доброе влияние. Если она намеревается ехать в Петербург – помешайте ей, отговорите… Из этого не вышло бы беды… И для неё самой…
На той стороне пауза. Потом – сдержанно, но дружелюбно:
– Хорошо, Георгий Михалыч. Я попытаюсь.
Ну, умница! Ну, прелестная женщина! Хорошо и надо чтоб она – с Алиной рядом.
Хватит, обабился!
На фронт!
****
НЕ ВСЯКУ ПРАВДУ ЖЕНЕ СКАЗЫВАЙ
****
ДОКУМЕНТЫ – 4
Кн. Г. Е. ЛЬВОВ – М. В. РОДЗЯНКЕ
29 октября 1916
Председатели губернских земских управ, собравшиеся в Москве 25 октября для обсуждения продовольственного дела… Правительственная политика дала свои роковые плоды… Все распоряжения высшей власти как бы направлены ещё больше запутать тяжёлое положение страны… Созрело сознание, что стоящее у власти правительство не в силах закончить войну с соблюдением истинных интересов России. Мучительные страшные подозрения о предательстве и изменах перешли ныне в ясное сознание, что вражеская рука тайно влияет на направление наших государственных дел… С негодованием отвергая всякую мысль о бесславном мире… Председатели губернских земских управ пришли к единодушному убеждению, что стоящее у власти правительство, открыто подозреваемое в зависимости от тёмных и враждебных России влияний, не может управлять страной и ведёт её по пути гибели и позора…