Особенно,... 
167 
Была почти полночь, а он был на ногах с пяти утра, «но, несмотря на сильную усталость, знал, что проспит всего несколько часов. Его новая роль требовала большой отдачи, как физической, так и духовной, и он еще не достиг в ней своего потолка, но, похоже, ему так и не удастся снять всю шелуху слой за слоем и пройти через все это, чтобы добраться до сути образа. Может, все потому, что он так и не смог собрать себя воедино с той ночи, когда буквально содрал перед Хани с себя кожу. Разве можно лицедействовать, пытаясь войти в душу другого, когда знаешь, что у тебя самого не осталось ни одной тайны, ни одного укромного уголка? Это все равно как если бы он оставил ей часть самого себя, и пока вновь не обретет целостности, так и будет плыть по течению.
Эта мысль в который раз больно ударила по его израненному самолюбию. Надо вычеркнуть ее из памяти, позабыть ее смех, тот смех, что звучал, когда она играла с детьми в больнице, изгнать видения той ночи, когда они были вдвоем, когда принадлежали Друг другу. А главное, надо забыть ее мягкое, нежное сострадание, обнявшее его в ту ночь, когда он, сняв маску клоуна, сбросил и все остальные маски.
Звонок в дверь прервал поток этих будоражащих мыслей. Он нахмурился. Его дом в Николс-Кэньон прятался на почти безлюдной дороге и едва ли представлял удобное место, чтобы заскочить на минутку. Направляясь из спальни к выходу, он не стал утруждать себя застегиванием рубашки. Подойдя к двери, глянул через глазок и быстро повернул ручку.
— Лили?
Зубы у нее стучали, лицо было бледным и помятым. Она изменила прическу, и теперь серебристо-белокурые пряди волос еще больше подчеркивали ее огромные и затравленные глаза.
Лили смотрела на него так, словно видела перед собой нечто отвратительное. Ее глаза впились в его расстегнутую рубашку, потом опустились на незастегнутый пояс джинсов. Губы задрожали.
— Где она?
Он устало провел рукой по волосам.
— Что ты здесь делаешь, Лили?
— Что ты с ней сделал?
Пошатнувшись, она ухватилась за дверной косяк, и он, начиная тревожиться, взял ее за руку:
— В чем дело?
Она попыталась вырваться, но он втащил ее в дом. Проведя в гостиную, толкнул на диван. Ее дыхание было неглубоким и частым, руки судорожно прижимали сумочку к груди. Схватив из бара бутылку бренди, он плеснул немного в стакан:
— Выпей это!
Ободок стакана звякнул о зубы. Сделав глоток, она закашлялась.
— Говори, что случилось? — требовательно сказал он. — Что-нибудь с девочками?
Она вытерла дрожащей рукой рот и нетвердо поднялась на ноги. Невольно он потянулся поддержать ее, но она отшатнулась:
— Где она?
— Кто?
— Рейчел! Я знаю, она у тебя.
Его сердце на мгновение замерло.
— У меня ее нет. Да скажи ты ради Бога, что происходит?
— Я тебе не верю! Ты увез ее от моего отца. Куда ты ее спрятал? Где она?
— Я даже не знал, что ты вернулась. Как же я мог ее забрать? И ты мне говоришь, что не знаешь, где она?
— Лжец! — взвизгнула она. Прошмыгнув мимо него, она побежала в глубь дома.
Последовав за ней, он наблюдал, как она распахивает дверь комнаты для гостей. Увидев, что она пуста, Лили двинулась в соседнюю, потом в следующую, и так, пока не достигла спальни. У него внутри все сжалось, и он застыл в дверях. Она стояла в центре комнаты, прижимая к груди сумочку, с полными животного страха глазами.
— Что ты сделал с Рейчел? — яростно шептала она.
Он взял себя в руки. Лили едва держится на ниточке здравого рассудка, и любое необдуманное слово может оборвать эту тонкую нить. Эрик осторожно вошел в комнату и спросил как можно спокойнее.
— Когда ты видела ее последний раз?
— Папа забрал ее на ночь, — нерешительно произнесла она, накручивая ремешок сумки на палец. — И Бекки тоже. Он и Бекки взял с собой. Я знала, что не должна была отпускать их, но я так устала.
— Все в порядке, Лили, — успокаивающе сказал Эрик, подвинувшись чуть ближе. — Ты все сделала как надо.
— Нет, не сделала! — Она начала всхлипывать. — Ты не понимаешь. Я никогда не говорила ему о тебе. Он не знал, что ты способен обидеть Рейчел.
— Я не обижал Рейчел, — тихо сказал он. — Ты же видишь, что ее здесь нет. Я люблю ее. И никогда не причинял ей боли.
— Лжец! — истерически вскрикнула она. — Папочка любил меня! Он меня любил, и он же меня обидел.
Эрик почувствовал, как зашевелились волосы на темени.
— Лили, о чем ты говоришь?
Он подался вперед слишком поспешно, и она тут же отпрянула:
167 
