Особенно,... 
46 
Хани чувствовала, что следовало бы попросить его помочь исправить ее ошибку, но вместо этого она оборвала его длинным перечислением всех случаев пренебрежительного отношения к себе начиная с первого дня появления на съемочной площадке. А потом совсем загнала его в угол: либо он принимает ее сторону, либо она найдет себе другого агента. Он немедленно пошел на попятную.
Хани покинула ресторан с ужасным чувством — будто в нее вселился дьявол. Внутренний голос нашептывал, что она превращается в избалованного голливудского ребенка наподобие всех тех детей-кинозвезд, о/которых она столько читала. Она попыталась заглушить его, этот голос. Никто ее не понимает, и это не ее, Хани, а их трудности! Она сказала себе, что должна гордиться тем, как сумела поставить своего агента на место, но, садясь в автомобиль, вся дрожала и тут же поняла, что чувствует не гордость, а страх. Неужели ее некому остановить?
На следующий день Хани заскочила к сценаристам. Не затем, чтобы поболтать с ними. Черт возьми, конечно же, она и не собиралась с ними беседовать. Зашла просто так, чтобы бросить им «привет».
Глава 9
Этот дом одиноко стоял в самом конце одной из тех убийственно извилистых узких дорог, что петляют по Топанга-Кэньон. Дорога не имела ограждения, и темнота в сочетании с ноябрьским моросящим дождем заставляла беспокоиться даже такого лихого водителя, как Хани. Она попыталась проникнуться хоть какой-то симпатией к своему новому дому, который уже показался за последним крутым виражом, но ее раздражало в нем все — начиная от покатой крыши, модерновых очертаний и заканчивая местом, в котором он находился.
Топанга-Кэньону было далеко до Беверли-Хиллз с тем прелестным маленьким домиком, который она успела так сильно полюбить. Здесь жили все бывшие хиппи Южной Калифорнии вместе со стаями бродячих собак, питавшихся койотами. Но после семи месяцев жизни в Беверли-Хиллз Гордон так и не смог начать рисовать, и им пришлось переехать.
Включая зажигание, Хани изнемогала от усталости. Когда они жили в Беверли-Хиллз, ей хватало получаса, чтобы доехать от студии до дома и вернуться обратно. Сейчас же она вынуждена была вставать в пять утра, чтобы поспеть на работу к семичасовому звонку, а по вечерам редко добиралась домой раньше восьми.
Когда Хани зашла в дом, в животе заурчало. Она надеялась, что Шанталь и Гордон уже приготовили обед, но ни один из них не был силен в кулинарии, и они обычно дожидались, пока придет Хани и что-нибудь состряпает. Она поочередно нанимала уже четырех разных домработниц для помощи по хозяйству, которые бы готовили и прибирали, но все они увольнялись.
Хани дотащилась до громадной комнаты, протянувшейся во всю длину задней стены дома, и при одном взгляде на Софи и ее нового мужа ей на ум пришла старая пословица о необходимости быть повнимательнее к предмету желаний, а то ведь можешь и получить его.
— Мама неважно себя чувствует, — объявила Шанталь, едва отрываясь от журнала «Космополитен».
— Очередной приступ головной боли, — вздохнула с тахты Софи. — Да и в горле першит. Бак, дорогой, не мог бы ты приглушить этот телевизор?
Бак Оке, бывший работник парка, а ныне новоиспеченный супруг Софи, небрежно развалившись в большом кресле с откидной спинкой, которое Хани подарила им на свадьбу, смотрел по каналу ESPN шоу с участием девушек в купальниках. Он послушно потянулся к пульту дистанционного управления и ткнул им в направлении телевизора с большим экраном, который купила для них опять же Хани:
— Глянь-ка, Гордон, ну и грудь вон у той. Это же надо!
В отличие от Софи Бак страстно желал оставить разваливающийся парк развлечений, и оба они явились к порогу дома Хани ранней осенью, сразу же после свадьбы.
— Хани, тебе не трудно сходить купить мне таблеток? — донесся с тахты слабый голос Софи. — В горле пересохло, я едва могу глотать!
Бак опять прибавил звук.
— Эй, Софи, Хани может принести эти таблетки и попозже. А сейчас я бы не отказался от обеда с хорошим бифштексом. Хани, как насчет этого?
Дорогая белая мебель была покрыта пятнами неизвестного происхождения. На ковре валялась опрокинутая банка из-под пива. Хани была измотана, у нее жало сердце, и она взорвалась:
— Ну и свиньи же вы! Только взгляните на себя — ишь, развалились, белая рвань, никакой пользы обществу! Меня тошнит от всего этого. Тошнит от всех вас!
Бак, оторвавшись от телевизора, в совершенном недоумении оглядел всех остальных:
46 
