Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
103 
Дверь отворилась, и появился ирландец.
— Ее кучер уехал, де Гуарас. Когда мы выберемся отсюда?
— Немедленно, — сказал испанец. — Рашид аль-Мансур ожидает нас, хотя небольшой дополнительный груз будет для него неожиданностью, однако, приятной. Давайте выбираться через окно, пройдем задним двором, чтобы нас никто не видел. Время обеденное, и все заняты. Счет оплачен по сегодняшний день, поэтому у хозяина не будет причин для жалоб. Нас никто не должен видеть. — Он поднял плащ Эйден, который снял с нее, когда она вошла в комнату, и с помощью Кевена натянул его на бесчувственную женщину.
— Накиньте капюшон ей на лицо, — сказал де Гуарас. — Если мы кого-нибудь встретим на улице, не нужно, чтобы запомнились ее рыжие волосы.
Вещей у них было немного, всего несколько смен белья. Убегая, они решили все бросить. Кевен открыл окно и выбрался во двор. Испанец ухитрился подтащить Эйден к окну, а Кевен вытащил ее наружу. Мигель де Гуарас последовал за ним и аккуратно прикрыл за собой окно. Поставив женщину между собой, они осторожно пересекли внутренний двор и вышли в переулок за гостиницей «Лебедь». Темная тень перебежала им дорогу, слишком большая для крысы, — то ли маленькая собака, то ли кошка. Мужчины перекрестились и продолжали путь по переулку, ведущему к реке. Над собой они услышали звук открывающегося окна и быстро прислонились вместе со своей ношей к стене дома, из окна которого с криком «Поберегись!» выплеснули содержимое помойного ведра.
В переулке было очень темно, временами они оскальзывались на гниющих отбросах. День выдался теплым, и воздух в переулке был зловонным.
Добравшись до берега, они некоторое время ожидали какого-нибудь лодочника с достаточно большой лодкой. Над Темзой сгущался туман. Кевен уже решил отправляться на поиски лодки, и тут из тумана выгребла лодка, и они нетерпеливо замахали ей. К их облегчению, лодочник подъехал к берегу и подобрал их.
— С леди все в порядке? — спросил он, помогая втаскивать Эйден в лодку. — Это не чума, а?
— Нет, приятель, — весело засмеялся Кевен. — Моя жена молода и не привыкла к хорошему вину. Она пьяна! Лодочник выгреб на середину реки.
— Моя старуха такая же. У некоторых для этого слаба голова. Вино подходит только мужчинам. Куда мы едем, сэр?
— К «Газели» в лондонском Пуле, — ответил Мигель де Гуарас.
— «Газель» так «Газель», сэры, — сказал лодочник и погреб вниз по течению.
Глава 8
"Газель», взявшая на борт пассажиров, подняла якорь и, использовав отлив, заскользила по Темзе. Ее капитан подождал, пока корабль вышел в полосу воды, которую англичане любят называть Английским каналом, и только потом присоединился к своему старому знакомцу Мигелю де Гуарасу и его ирландскому спутнику. Удобно расположившись в каюте Рашида аль-Мансура, они распили бутылку темно-красного вина, поданную молчаливым черным рабом.
— Не такой уж ты мусульманин, Рашид, чтобы отказаться от бутылочки хорошего вина, — упрекнул его Мигель де Гуарас.
Рашид аль-Мансур засмеялся.
— Старые привычки, особенно дурные, забываются с трудом, Мигелито. Однако это последняя бутылка, которую я пью до своего возвращения в Европу. В Алжире я строго придерживаюсь закона Пророка.
— Значит, вы вероотступник, — тупо заключил Кевен. — Я слышал о подобных людях, но до сих пор ни одного не встречал.
Мигель де Гуарас слегка поморщился, а Рашид аль-Мансур обратил свои холодные глаза на Кевена.
— Я не обязан ничего объяснять тебе, господин Фитцджеральд, но я бы попросил никогда не произносить слово «вероотступник» в присутствии такого человека, как я. Ты был когда-нибудь рабом? Позволь мне рассказать тебе о рабстве в Берберии. Раб — это вещь. Раб обязан выполнять любую прихоть своего хозяина. Хозяин может убить своего раба без всяких на то причин. Каждый вдох раба зависит от доброй воли его хозяина. У раба нет прав, ему ничего не может принадлежать, он ничто. Участь раба-христианина еще хуже, с ним можно жестоко обращаться только по той причине, что он другой веры. Думаю, Мигель рассказывал тебе, что он, его брат и я вместе выросли. Фактически мы двоюродные братья. Когда мне было шестнадцать, я был захвачен во время разбойного нападения, пленен и отвезен в Алжир на продажу. Мою судьбу подробно описал мне оценщик рабов в государственной тюрьме для рабов, которая является одновременно местом для расчетов, тюрьмой и невольничьим рынком. Он сказал, что, если я стану мусульманином, моя участь будет значительно легче. Кто бы ни купил меня, в конце концов освободит меня из рабства, если я стану мусульманином. Мне повезло, меня купил пожилой капитан для работы в саду. Скоро, к удовольствию своего хозяина, я принял ислам. Он освободил меня, а поскольку они с женой были бездетны, усыновили меня. Он обучил меня своему ремеслу, и я могу с радостью сказать, что стал капитаном-рейсом3 еще до его смерти. Мой приемный отец оставил меня богатым человеком. Меня боятся и уважают равные мне. Я мог бы цепляться за веру своей родины. Но тогда был бы уже мертв после нескольких ужасных лет в каменоломнях или на галерах. Скажи мне, господин Фитцджеральд, что бы ты сделал на моем месте? — После этих слов Рашид аль-Мансур рассмеялся — он знал ответ на свой вопрос. — Ты не очень-то порядочный человек, иначе не стал бы продавать собственную плоть и кровь в рабство просто ради денег, — заметил он сухо.
103 
