326 
А тут-то – и грянь революция, как нельзя кстати!
После бешеного успеха её в Ростове – вечером 2 марта Парамонов с Зеелером в особняке Мелконовых-Езековых энергично составляли Ростово-Нахичеванский Гражданский комитет. Чтобы включить представителей всех главных общественных организаций и слоев населения, ему предстояло распухнуть за полусотню. Поздно вечером уже пришли и представители от студенческого революционного комитета и от рабочей группы. Но эти последние сразу потребовали себе в особняке отдельное помещение, отдельно совещались и объявили, что не желают объединяться с капиталистами – сюрприз! – а у них будет свой отдельный Совет рабочих депутатов.
Не поверил Парамонов в такую нелепицу, ну конечно завтра уговорим, что они без нас? А ещё ж катились к ночи новые сведения из Петрограда, уже никакой не думский комитет и не Родзянко, а создано стабильное Временное правительство, – и это по-новому освещало и задачу ростовского устройства. На утро 3 марта назначили градоначальнику Мейеру, что приедут к нему на новое совещание, чтобы собрал главных чинов.
Очень беспокоило состояние Новочеркасска. Но утром и донской официоз вышел с полным составом новостей, и окружной атаман Граббе тоже подчинился революции! И теперь это всё поплывёт по станицам, просвещая и тупые казачьи мозги. Ура, казаки обезврежены!!
Поспав полночи, Парамонов ступал теперь по градоначальству как Хозяин города, ревниво посматривая, кого тут Мейер собрал. А с ним в свите были снова – Зеелер, двое городских голов и несколько левых думских гласных. (Ещё же стояла задача, как чистить или вовсе разогнать ростовскую городскую думу: на всю Россию только и было две правых думы – в Одессе и в Ростове, нигде больше такого безобразия.)
Итак: наша задача – безболезненное укрепление новой власти. Признаёт ли администрация обязательными все веления Временного правительства?
Мейер первый заявил, что – полностью признаёт. Но начальник гарнизона генерал-лейтенант Кванчхадзе уклонился от прямого ответа: он – только военный, не его дело рассуждать о правительстве, он будет выполнять приказы атамана, какие придут. Затем и прокурор окружного суда Юргенс высказался, что он не компетентен со строго юридической точки зрения. Это уже очень взволновало присутствующих, ибо походило на сговор. Тревоги добавил и нахичеванский голова Попов: что он не может дать никаких обязательств без общего решения своей думы.
Судьба Ростова заколебалась! Но градоначальник Мейер с большим тактом и настойчивостью убеждал каждого из них по очереди, что они уже отступили от своих принципов действиями вчерашнего вечера, и им ничего не остаётся, как идти дальше, тем более старой власти вовсе не осталось, она не функционирует.
Сломили. Тогда Зеелер предложил послать восторженную телеграмму Временному правительству. Но тут Кванчхадзе решительно упёрся – и пришлось ограничиться казённым невыразительным текстом.
Парамонов потребовал от градоначальника немедленно арестовать Костричина и всю верхушку Союза русского народа. Мейер обещал, что во всяком случае обезвредит их и поместит под домашний арест. Согласился немедленно опечатать Охранное отделение. Обещал дать и чёткое распоряжение полиции: нигде не проявить бестактности к манифестациям, какая могла бы быть истолкована как протест против нового строя жизни, а если демонстранты будут сгонять городового с поста – то ему и уходить беспрекословно. (Совершенно ясно всем, что полиция обречена, ей больше не существовать, население не может верить её искренности. И распоряжения Мейера эти – из последних. Для возникающей милиции нужен центр – и хорошо бы для этого очистить в городском саду ротонду от Союза русского народа. Хорошо.)
Казалось Парамонову – он всё предусмотрел. Но вернулся в Гражданский комитет – и член его присяжный поверенный Шик встревожил и убедил, что надо срочно слать комиссию – изъять из канцелярии градоначальства всю секретную переписку. Послали.
А весь Ростов тем временем разлился и разликовался! – нигде никто не служил, не работал, не торговал и не учился. Улицы все затопило народом – да ещё ж и весна! – и трамваи, вышедшие с утра, не могли ходить, утянулись в депо. По Садовой, по Таганрогскому, по Пушкинской, по Большому – валили манифестации, особенно из молодёжи и интеллигенции, кто с поднятыми руками, кто маша платками, кто и неся цветы, – месили калошами по тающему снегу, проваливались, зачерпывали воды, – но как были веселы! Появились и оркестры, ходили к французскому и английскому консульству. Шли митинги и в военных казармах, куда проникли гражданские. Городовые оставались на своих местах, нацепив к мундирам красные ленты. Потом кое-где рядом с ними становились добровольцы-милицейские, а кое-где и вовсе сгоняли городовых с постов.
326 
