328 
Тогда каперанг, уже один, ринулся наружу, под обстрел.
Его – не сразило. И он в светах редких ламп быстро, бесстрашно вошёл в толпу:
– Матросы! Я тут один. Вам ничего не стоит меня убить. Но – выслушайте!
– Кровопивец! Не желаем! – кричал один.
– Спросите его, пусть покажет, кто здесь на нашем корабле пил кровь и чью…
– Вы нас рыбой морили! Офицеры не допускали нас к вам жаловаться!
– Неправда! Каждый месяц я обходил всю команду. И всегда говорил: приходите ко мне, если что. Верно?
– Верно! Верно!
– Мы ничего против вас… Он врёт!
Охрипший каперанг шагнул на возвышение – говорить.
А по сходням взбегала новая страшная толпа – это были матросы с «Павла», уже покончившие у себя. И теперь, с разгону, увидев каперанга на возвышении:
– В штыки его!
И перед ними – кто расступился, а другие сомкнулись в защиту капитана.
И павловские отступили.
Тогда мичман Эр вскричал:
– А ну, ребята! На «ура» нашего командира!
И его подхватили на руки.
Но отнесли – в каземат: «Тут целей будете.»
Капитан из каземата по телефону в кают-компанию велел офицерам отдать оружие и идти в каземат.
Один молодой мичман громко безумно хохотал. Его повели в лазарет, но матросы не выдержали хохота и застрелили мичмана по пути.
По кораблю там и здесь раздавались предсмертные вопли: это ловили сверхсрочных унтер-офицеров и кондукторов и убивали их.
400
После ранения в Ревеле вице-адмирала Герасимова Непенин телеграфировал в Думу, просил послать в Ревель самого Керенского для уговоров.
Но и здесь, на рейде в Гельсингфорсе, что-то начиналось. Днём произошла матросская манифестация в районе минной обороны. Непенин ездил туда, успокоил.
Отдал распоряжение по всем кораблям не увольнять матросов на берег.
День, начавшийся таким радостным всплеском, тёк мучительно. Откуда-то возник слух, что на кораблях будут беспорядки. Да почему же бы? Не помогло прямодушие адмирала, ежедневное открытие матросам всех происшествий? Не помогло, а скорей повредило: теперь, всё зная, на баках выражались открыто и резко.
Рассказывали офицеры с разных кораблей, что ощущают исподлобное накопление матросского недоброжелательства.
Но почти ничего явного за день не произошло. Команды на кораблях занимались. Блистающе солнечный прошёл день. Но так затемнилось на душе, но такая тревога обняла, что в сумерках капитан Ренгартен, весь на вьющихся нервах, сказал князю Черкасскому:
– Миша, мне кажется, мы идём к гибели. Нас может спасти только чудо.
– Ну, не так уж! Ну, не преувеличивай! – отстаивал Черкасский.
Шестнадцать часов назад они встречали этот благословенный день с шампанским – и чего угодно ожидали, но не такого поворота во вне и в себе. Тогда, возбуждённой ночью, нельзя было представить, что впадут к вечеру в такую тоску. Сейчас нельзя было представить, почему они могли так радоваться минувшей ночью.
Преодолевая томленье, надумали составить новый приказ по всем командам: разъяснить сегодняшнее новое положение. Которого и сами не понимали.
Но не кончили. Смутные предчувствия оказались верны.
Едва стемнело – «Павел I» поднял красный огонь и развернул орудийную башню на стоящего рядом «Андрея Первозванного».
И после колебания «Андрей» тоже поднял боевой красный фонарь.
Крупные жесты кораблей, такие грозно-выразительные на морских расстояниях.
И капитан «Андрея» успел по телефону: мятеж!!
На обоих кораблях слышались ружейно-револьверные выстрелы.
С кем же могла быть перестрелка, если не с офицерами?
В воздух?
И кажется слышалось «ура».
И тогда в колонне 2-й бригады, линкоров, стоящая рядом с теми двумя «Слава» тоже подняла красный фонарь.
Как раз на линкорах команды ещё не знают хорошо своих офицеров, не свычены, не были в боях.
И отзываясь издали, из колонны 1-й бригады, дредноутов, подняли красные фонари «Севастополь» и «Полтава».
А «Петропавловск» и «Гангут» не подняли.
Одинокие зловещие красные глаза смотрели друг на друга через темноту. Что они значили?
Радиосообщений не было, и с «Кречета» можно было только гадать: что там происходит, неотвратимое?
Если бунтуют команды – что ж офицеры? Куда деваться офицерам на восставшем корабле?
Стрельба… «Ура»…
328 
