45 
Мать мыла посуду.
Нашла суши в холодильнике. Хорошо, что соевый соус прилагался к упаковке.
Покрутила коробочку перед глазами. Прочитала: роллы с лососем. Ни «калифорния», конечно, но тоже ничего.
Начала выдвигать один за другим ящики. Обычно к такому набору еще и деревянные палочки прилагаются. Их, наверное, куда-нибудь засунули в шкаф, решили, что они не нужны.
– Что ищешь? – спросила мать, не поворачивая голову.
– Палочки, – буркнула Маруся.
– Палочек нет, извини, – зло сказала мать.
Маруся переложила суши на тарелку, взяла вилку.
Очень удобно: все четыре зубца полностью погружались внутрь роллов; суши становились похожи на эскимо на палочке.
Хорошо, что никто не видит этого позора.
Как и ожидалось, они оказались отвратительными. Повар в супермаркете, наверное, одной рукой пироги печет, а другой суши заворачивает. И иногда путает: начинку для пирогов и рис для суши. А может, ему просто так больше нравится. Или, в целях экономии, вообще готовит из одного и того же. Если бы у Маруси был свой супермаркет, она бы так и делала.
Маруся поймала взгляд матери.
Надела еще один ролл на вилку.
Постаралась проглотить, не жуя.
Третий пришлось жевать.
Мать удовлетворенно наблюдала за дочерью.
На четвертый Маруся вылила весь оставшийся соевый соус.
Собирается она уходить в свою комнату?!
Мать тщательно вытирала стакан полотенцем.
Некоторые супермаркеты делают порции суши из четырех штук. Но, конечно, не этот, не у метро.
Мать пошла к себе.
Маруся с удовольствием выкинула последний ролл в открытую форточку.
Открыла холодильник, достала колбасу, воровато оглядываясь. Отрезала кусок так, чтобы он не был слишком маленьким, но чтобы и мать не заметила.
Докторская. Свежайшая.
И без хлеба отлично пошло. С огурцом. И холодной картофелиной, которую так вкусно было макать в соль.
Мать больше не выходила. Когда пришел с работы ее муж, Маруся уже спала.
31
Константин Сергеевич смотрел на пристегнутую к кровати Олю и не мог до конца понять, что же произошло.
Значит, Маруся не зря говорила, что она Маруся. А они держали ее здесь, думая, что у нее невротическая депрессия.
А говорят, в госучреждениях бардак…
Теперь все то же самое он должен говорить Оле.
Ангелина Петровна уехала на какой-то семинар, а он должен был разбираться с этой девушкой, мало чем, честно говоря, отличающейся от предыдущей.
– Отвязать вас? – спросил Константин Сергеевич.
– Как хотите, – сказала Оля.
– Я отвяжу вас. А вы обещайте мне вести себя хорошо.
Он осторожно расстегнул ремни.
Оля рывком вскочила, села, поджав ноги.
– Где я? Что это такое? Почему меня здесь держат? Кто вы такие? И где моя мама?
«Ну, точно, – подумал Константин Сергеевич, – все по новой».
– Ваше имя Оля? – уточнил он на всякий случай.
Она молчала.
– Ответьте, пожалуйста. Или я буду считать бессмысленным отвечать на ваши вопросы.
Оля медленно кивнула.
– Значит, Оля? – настойчиво повторил он.
Оля еще раз кивнула.
– Ну, отлично, – вздохнул Константин Сергеевич. – Итак, вы в отделении психотерапии.
Оля молчала. Она думала о том, что еще вчера в это время у нее была свобода. О которой она так мечтала. И которой так глупо распорядилась.
– Вам необходимо пройти курс реабилитации, – говорил доктор в белом халате, расстегнутом ровно настолько, чтобы была видна массивная пряжка ремня на его джинсах, в которые была заправлена такая же, как халат, кипельно белая рубашка.
– Где моя мама?
– В ближайшее время вы ее увидите.
– От чего это зависит?
Константин Сергеевич замялся…
– Что я должна делать? Вы же чего-то хотите от меня? Я-то ведь вам ничего не сделала? Значит, вы что-то от меня хотите!
– Ну… в общем-то…
Она ждала.
– Мы отвечаем за ваше психологическое состояние. С сегодняшнего дня и еще… какое-то время… год… или два… И… это не государственная программа, как вы, может быть, понимаете… Вам помогают частные лица… И ждут содействия от вас…
– Чем помогают?
– Ваше финансовое состояние и психологический комфорт…
– Почему я не могу выйти?
– Запущена некая программа… пока рано показывать вас общественности…
45 
