87 
– Эй, Хякума Ямамба! Встречай гостей!
Каппа подтащил задыхающегося юношу поближе, отпустив наконец одежду.
Мотоеси жадно хватал ртом воздух, от тела валил пар, и сердце грозило выпрыгнуть из груди.
Костлявый силуэт у огня зашевелился, распугав стайку беспокойных зимородков, шнырявших неподалеку. Отсветы пламени очертили провалы и рытвины, высокие скулы и морщины на коже, давно потерявшей былую упругость; раскрылся, зашамкал беззубый рот, пережевывая мякиш слов.
– Ох, горе горькое!.. Где ж ты его подобрал-то, жабье отродье?! А ну, живо в хижину, тащи одежонку, какую найдешь… ну, чего встал ступой каменной?!
Каппа подпрыгнул мячиком.
Расхохотался с присвистом..
– Одежонку! Ты, старая, брось врать, сроду у тебя никакой одежонки в запасе не водилось! Я лучше придумал, я сейчас… этот гуляка сегодня у девочки нашей ночку коротал!..
Опрометью он кинулся вверх по склону, в густой ивняк. Спустя минуту-другую оттуда послышались словно бы раздраженное хлопанье крыльев и перебранка двух голосов: сиплого, уже знакомого, и низкого, рокочущего баса.
Сипенье уговаривало, бас не соглашался.
Согласился.
И крылья захлопали вновь, удаляясь.
* * *
Пока сонный тэнгу летал к логову О-Цую за одеждой нынешнего гостя, не захотевшего стать жертвой, и потом – обратно, Хякума Ямамба заставляла вконец ошалевшего юношу бегать вокруг костра.
Застынет ведь, дурачок… а вот и отвар готов, вскипел пеной.
Старуха с лицом, похожим на маску «Горной ведьмы», уже видела, кого привел к ней шустрый каппа.
«День лунных яств» близился к завершению.
2
…юноша согрелся.
Запоздалый озноб угомонился наконец, перестал лезть за пазуху пальцами из липкого льда; зубы сперва выстукивали мелкую дробь, потом просто раз от разу смыкались в спазме, прикусывая кончик языка, – а вот барабанчики устали стучать, и лишь посвистывает тихонько флейта заложенного носа.
Тише.
Еще тише.
– Хлебни-ка!.. Да бери, бери, у нас этого добра навалом…
В руки ткнулась чашка с еще теплым хито-е-саке – мутным, приготовленным на скорую руку «саке одной ночи», вместо очистки настоянном за неделю на корнях ириса. Оно быстро ударяло в голову, но и выветривалось столь же быстро, оставляя легкое тепло и желание сделать новый глоток.
Вот и делай, гуляка беспутный… точно что беспутный.
Юноша дернул кадыком, проглатывая терпкую жидкость, и украдкой огляделся по сторонам. Окружающее донельзя напоминало ночь после удачного спектакля: горит костер, постреливая искрами в темноту, холод отступает перед огнем и выпивкой, а вокруг собрались актеры труппы, молчат, отдыхая, многие еще не успели снять костюмы и маски… Конечно, Мотоеси прекрасно знал, что последнее невозможно, – после представления маски в первую очередь отправлялись спать в футляры, а костюмы прятались в сундуки!.. Но сейчас это казалось знанием нелепым, из какой-то другой, давно прожитой жизни.
Да, костюмы и маски.
Старые знакомые.
Вон, напротив, на ободранном чурбачке, сгорбилась Хякума Ямамба, «Горная ведьма». Окаменела лицом, телом, памятью тысячи однообразных перерождений; сейчас, сейчас раздвинутся иссохшие губы, язык оближет их, метнувшись проворней иглы вышивальщицы, и зимняя луна отразит давно знакомое:
- Любуясь на белый снег,
- По горам кружу я…
Слева от старухи, до половины утонув во мраке, нахохлился поверх циновки мосластый тэнгу. Завернулся в собственные крылья, словно в плащ из перьев, коему нет цены во всех мирах. Это он, взбалмошный летун, принес теплую одежду Мотоеси, забытую юношей в доме призрачной красавицы, – где тэнгу нашел ее, одежду, в той куче мусора, какой стало жилье О-Цую?.. Кто знает?!
Нос, похожий на клюв (или клюв, похожий на нос), навис над дымящейся чашкой, едва не задевая выщербленный край, тонкая пленка затянула черные как смоль глаза… Тэнгу хорошо. За все время он так и не сказал ни единого слова, прихлебывая хмельное, но кажется, что вокруг него вечно длится, не заканчиваясь, знаменитая пьеса «Есицунэ». Сейчас, сейчас тэнгу встанет, рассмеется и примется учить юного героя небывалому, невозможному искусству мечевого боя!..
- Вот меч свой обнажил. Мечом вращает,
- Взбивая волны. Страшный смерч всклубился.
- О, гнев неистовый ему туманит взор
- И разум!..
«Вот меч свой обнажил…» – юноша не заметил, что прошептал это вслух, машинально опустив руку на рукоять даренного отцом клинка. Юноша не заметил – но заметил, услышал и прекратил на миг тренькать струнами цитры слепец-музыкант, примостившийся возле молчаливого тэнгу.
87 
