Какая разница?
На то она и тварь…
* * *
Ночь.
Безумная ночь… Моя сестра.
Та, что слушается Братьев, молчит; молчат остальные, лишь изредка обмениваясь короткими, совершенно непонятными для меня репликами. Я приглядываюсь к ним, к Придаткам, которые сами себя называют людьми (помню!.. помню…) я лениво размышляю о том, кто бы из них мог составить мне компанию, если бы я… Пожалуй, вон тот гигант с круглым, как луна, лицом. Тяжеловат, но мощен; год работы — и я бы вытянул из него необходимую скорость, а силы ему и так не занимать. Второй кандидат — вон, между гигантом и калекой в кресле, — тоже подошел бы, но там пришлось бы снимать излишнюю порывистость: ишь, гарцует, словно норовистый рысак, с ноги на ногу, с ноги на ногу, а я — тяжелый, со мной гарцевать не с руки, со мной течь надо, плавно, лишь изредка взрываясь на перекатах фонтаном стальных брызг…
Опомнись!
О чем ты думаешь, старик?!
О чем?.. Об ударе, одном-единственном, который сломает меня пополам, прежде дав снова ощутить себя живым.
Вот о чем.
Второй, рысак, подходит к кизилу и усаживается прямо на землю. Я торчу у него над плечом, острием едва не касаясь уха, — молодец, не боится дернуться и напороться, видать, нечасто дергается, хоть и горяч! Разложив на траве промасленную тряпочку, рысак лезет за пазуху и достает… точно такую же ядовитую гадину, какая отказалась жалить Ту, что слушается Братьев, взамен бросив на гравий собственного владельца.
Я еле сдерживаюсь, чтоб не вздрогнуть: слишком уж близко стриженый затылок.
Рысак кладет гадину на тряпочку и долго смотрит на нее. Потом вновь поднимает и начинает разбирать на части. Быстро и умело. Явно не в первый и не в сто первый раз.
Я наблюдаю.
Мне кажется, что еще миг — и я пойму, чем же мы отличаемся друг от друга. Должно быть главное отличие, не может не быть! Растет на тряпочке горка маслянисто поблескивающих сегментов и чешуек, из желудка высыпается пригоршня одинаковых маленьких жал… твари больше нет. Есть железо, бессмысленное и бесполезное.
Может, суть кроется в том, что у Плюющихся есть тело и нет души?
Я думаю.
Это трудно и болезненно — за века богадельни я отвык думать.
Меня тоже можно… но не так! В лучшем случае: свинтить яблоко рукояти, аккуратно снять накладки, заменить крестовину (последнее неприятно, но если потерпеть…), но при этом я всегда останусь самим собой, прежним, двуручным эспадоном; основа моей личности и стержень моего тела — кованый клинок — не подлежит расчленению! Может, в этом суть? Может, Плюющиеся не чувствуют боли, никогда, ни при каких обстоятельствах?! Я морщусь в замешательстве, и лунное молоко рябью бежит по мне: что ж это за существа, которым не бывает больно? Которых можно превратить в мертвую груду металла и через миг или через час возродить заново?!
А рысак продолжает разглядывать каждый сегмент тела Плюющегося, после чего ловко приставляет одно к другому, тихо клацает сочленениями — и вот у него в руках прежняя тварь, готовая в любую минуту укусить без размышления.
Или я предвзят?.. Просто не в силах понять, догадаться, сложить сегмент к сегменту…
Возможно.
Только мне поздно меняться.
Кизиловая кора приятно холодит мое изъязвленное тело, и глухая, старческая дремота охватывает старика, которого когда-то звали Гвенилем.
Помню… было…
Глава семнадцатая
«Горный орел»
- На сцену, времен — полномочный посол,
- выходит секундная стрелка часов.
Проклятый мектеб! Приют для психов! Какой придурок уговорил меня отдать сюда дочку, мою любимую, мою единственную Сунджан, утешение моих очей, усладу отцовского сердца?.. Ну и что, что это была моя идея?! Откуда ж я знал?! Тут и самому с катушек съехать недолго, в такой-то компании! Если, конечно, не передохнем раньше, как тараканы, от жары, голода и большого ума. Натурально, «Звездный час»! Все звезднее и звезднее… и час от часу не легче. Вдобавок сигары кончились. Одна вот осталась. Огрызок, не сигара. И воняет похабно. Девка еще эта шизанутая, надим припадочный… Зря ему хайль-баши яйца тогда не оторвал, еще в зале! Я б на его месте оторвал, побрил у надима на глазах, поджарил в оливковом масле да еще бы съесть заставил!.. Или сам бы лучше съел.
Жрать хочется — сил нет!
Большой Равиль был не просто зол — злиться ему в этой жизни случалось, выпадала такая карта, хотя и нечасто. Однако злость шейха всегда находила выход: кому-то вправляли мозги, кого-то увозили на кладбище, и ар-Рави снова обретал привычное чувство душевного равновесия.