146 
Обогнав всех, забыв поздороваться, кавалер ордена Цепи (а также малый триумфатор) ринулся на веранду и, подсвечивая себе фонариком, стал придирчиво изучать развешанные там куклы. Марионетку-легата он нашел быстро. Рассмотрел с особым тщанием, подергал фуражку, выяснил, что не снимается; дал повисеть на нитях, в ужасе от беспомощности куклы, да и от своей беспомощности тоже – даже простейшие шаги марионетки в его исполнении выходили комической болтанкой, а не шагами.
Если не приглядываться, было практически незаметно, что правая рука Тумидуса – живого, не куклы! – действует чуточку заторможенно. Выращенная в госпитале взамен пострадавшей на «Шеоле», конечность, если верить хирургам-регенератам, обещала набрать полный комплект функций и реакций в самом скором времени.
Впрочем, в личном деле легата по-прежнему стояло бравое:
«К службе годен.»
– Не похож, – с обидой заявил он. – Ни капельки не похож. Честное слово, я подам иск за моральный ущерб. Это издевательство. Гнусный пасквиль. И вообще, Монтелье, вся ваша идея с фильмом – идиотизм чистой воды. Люди, разумеется, хотят зрелищ. Но зрелище зрелищу – рознь. Госпожа Вамбугу, вы возьметесь защищать мои права?
Адвокат пожала точеными плечиками: мол, подумаю. Точно так же она пожимала плечами уже два года, в ответ на предложение руки и сердца. Легат втайне страдал, но терпел, не теряя надежды.
– Добрый вечер, господин Тумидус, – улыбнулся режиссер. – Рад вас видеть. Напомню, что вы дали письменное согласие на арт-транс-воплощение в художественной форме. Разумеется, – он до мелочей воспроизвел интонацию легата, – при условии изменения реальных фамилий и фактов биографии. И без сакраментального «Снято по реальным событиям…» в титрах. Напомню лишь, что продукция «Zen-Tai» не имеет титров…
– А финал? Я читал сценарий – это не финал, а безобразие!
– Что вы от меня-то хотите? Я сто раз объяснял синьору Борготте, что зритель этого не поймет. Что в финале надо еще кого-нибудь убить, для реалистичности. Я ему о законах жанра, а он мне – я, Монтелье, скорее вас убью, и не в сценарии, а прямо здесь…
Лючано, идя последним, с удовольствием слушал перепалку. Задержавшись возле тапира, он начал чесать любимца за ухом, наслаждаясь счастливым хрюканьем не меньше, чем Дамби – дружеским почесыванием. Он устал. Перелет выдался сложным. Дети, забыв предупредить заранее, оставили Китту и отправились с экскурсией в Хиззацкий музей кораблестроения. Пришлось менять маршрут и забирать близнецов с Хиззаца. Опять же, гражданский подвиг – уговорить Юлию остаться дома и не лететь за сто парсеков маринад нюхать, когда тебе рожать со дня на день, и врачи сомневаются, что пребывание в колланте благотворно скажется на ребенке: любой микро-сбой при восстановлении в малом теле грозит непредвиденными мутациями.
Только профессор Штильнер радуется детским мутациям.
А Лючано Борготта, завкафедрой инициирующей невропастии в центре «Грядущее», не радуется. В отличие от шарлатанов и головотяпов, мы – солидные люди. У нас девять филиалов на разных планетах, не считая головной конторы на Октуберане – и головной боли с волонтерами, наперебой предлагающими свои сомнительные услуги. У нас проблем и забот – завались. У нас досуга – с гулькин нос.
Он без возражений находил свободное время только в одном случае: на годовщину шеольских событий. Где бы ни был, что бы ни делал, в это время Тарталья брал отпуск и прилетал на Борго. И привозил с собой всех, кого мог. Завтра, точнее, уже сегодня, утренним рейсом прибудет Авель О'Нейли. Нейрам извинился, сказал, что постарается, но не гарантирует – дела, сам понимаешь…
Сейчас зашипят жаровни. Потекут слюнки от запаха вкусностей. Дети заласкают тапира до полного обалдения. Взрослые выпьют по первой, затем – по второй-третьей; маэстро Карл и Гишер, судя по их виду – по шестой-седьмой. Беседы перейдут в ту чудесную фазу, когда все говорят, и никто никого не слушает. Тетушка будет суетиться, подкладывая и угощая. Сияй, тетя, гений мой кукольный. Нынче твой звездный час. Пойдут споры, легат сцепится с режиссером, или со Степашкой – они обожают грызться, живут ради этого мига, и расходятся в восторге друг от друга.
«Я – обыватель, – думал Лючано, стоя над разомлевшим тапиром. – Я люблю все, что любит обыватель. Я терпеть не могу любую пакость, которая выходит за рамки обывательских представлений о счастье. Почему же именно я? Не потому ли, что „обыватель“, „бывалый“ и „бытие“ – одного корня? Тарталья, ты – безнадежный дурак…»
146 
