Последние отзывы

  127  

— Да раньше мы с тобой сдохнем, чем эта тварюка!

Под такое многообещающее изречение отец с сыном ернули за угол.

%%%

— ...Ты кого сюда привел, грязный свинопас?! — разорялся статный красавец. Алый хитон щедро шит золотой канителью. Щегольская опояска: низко, над самыми драми. Ткань напуском поверх пояса, глубокими ладками. Хоть сейчас в храм: статуей. Рядом с красавцем рябой Эвмей смотрелся диким сатиром. Хмыкал, отмалчивался, изображая полного дурака.

Красавчик! — горячо плеснул в глубине отголосок чужой памяти.

Я с настороженным интересом прислушался к себе. Вчера, коснувшись чернобородого Меланфия, когда невидимые стрелы прошили козопаса насквозь, на миг связав нас в единое целое, не задержался ли я в потемках чужой души слишком долго? Ведь Меланфия больше нет, ушел прочь по смутной дороге, но ошметки предателя остались.

Память ты, моя память!.. Воровка несчастная. Стараясь отвлечься, я быстро окинул взглядом собравшихся. Не люди — шелуха. Не имена — собачьи клички. Вот этот, с холеными, украшенными перстнями пальцами, похожий на стареющую блудницу, — Мямля. Дородный, с русой бородой, завитой колечками, — Богатей. Верзила, он Верзила и есть... опять же, Красавчик... Чужая память медленно, взбаламученным песком, оседала на дно. Впрочем, часть кличек и презрительное словечко «шелуха» — остались. Ощущение не из приятных, хотя я надеялся: обрывки скоро растворятся, исчезнут без следа.

Ладно. Проплыли.

— Ты кого привел, спрашиваю?! Еще одного дармоеда?! Мало тут их шляется?!

— Это точно! — Обидно подмигивая, шепнул на ухо мой сын. Я кивнул. Плотно сжал губы, мешая смеху вырваться наружу.

Потому что Протесилай-филакиец был уже здесь. Одет в рванину. Борода колтуном. Босые ноги — в пыли. На плече — видавшая виды латаная котомка. Наружу торчит обглоданная кость и щербатый край миски для подаяний. Скособочась, филакиец ковылял между вынесенными во двор столами. Гнусаво плакался:

— А герою Троянской войны! А на пропитание! А кому чего не жалко! А боги любят щедрых! Сами мы не местные, родных никого не осталось, в порту обокрали...

При этом Протесилай нахально грохал миску (не свою, из мешка, а украденную со стола!) перед очередным женихом, завывая жертве в самое ухо. Жертва морщилась, спеша отстраниться, и, дабы поскорее избавиться от при-ставучего бродяги, швыряла в миску «отступное». Кусок мяса, ломоть сыра или лепешка мигом перекочевывали в нутро котомки, что-то Протесилай совал в рот, невнятно благодарил и спешил дальше.

В общем, развлекался от души.

Клянусь, я ему даже позавидовал. Надо было не прорицателем — нищим явиться. Для потехи. Вечное промахиваюсь...

— В последний раз тебя спрашиваю, негодяй: кого ты притащил?! Гони его немедленно, пока я за палку не взялся!

Отчаянно тренькнув напоследок, смолкла лира. Бывает: наигрывает себе аэд мелодию без слов, никто его толком не слушает. Едят, пьют, спорят. А уйдет струнный ропот — тишина не тишина, только чего-то не хватает. Мой взгляд словно ожил: заметался меж пирующими... дальше!.. дальше!..

И вдруг уперся в отчаяннные, синие глаза... Ангела! Впервые Ангел смотрел на меня так. Даже под Троей было иначе. Так, наверное, смертный должен смотреть на явившегося ему бога. Обычный смертный. Не такой, как Одиссей, сын Лаэрта. Потому что я-не обычный. Я сумасшедший. Это все знают. И на богов, наверное, поэтому смотрю неправильно. Вот Ангел и решил научить. На своем примере.

А потом мы отвернулись. Оба.

Откуда беглецу-прорицателю знать бродягу-певца?

— Этот несчастный бежал от феспротов, желавших продать его в рабство, — Эвмей наконец прекратил корчить немого болвана. Скорчил самую благопристойную и богобоязненную рожу, на какую был способен, но получилось не слишком убедительно. — Феспроты ночевали в бухте за Эрмийским холмом, вот он и спрятался в ивняке. Боги велят подавать горемыкам. Значит...

— Значит, так. Если этот поганый... — возвышая голос, начал было Красавчик. Но тут его слова с легкостью заглушил вопль Протесилая, добравшегося наконец и до самого Красавчика:

— А подай мне и ты, красивый господин! А разве может оказаться жадиной такой богоравный красавец?! А сердце Пенелопы расположено к добрым и щедрым! Все не поскупились, уважили мою дряхлость! А подай же мне и ты, герой из героев! Винишка бы дедушке! Сладенького!

Справедливости ради стоит заметить: сумей филакиец сожрать в один присест все, чем сейчас была набита его котомка, наверняка бы лопнул.

  127