Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
136 
Ты думаешь, я схожу с ума? Брежу наяву?! Может, ты и права… Когда человеку сегодня кажется, что он — гнилое подземелье в недрах дворца, а завтра он представляет себя тигром в клею и осенней листве! Впору бежать к лекарям. Или к брахманам. Или к крючконосым яджа-ведьмам: «Снимите порчу! За платой не поскуплюсь!»
Но я не побегу. Разучился бегать.
Раньше я почти не видел снов, а теперь вижу. Один и тот же. Из ночи в ночь. Передо мной расстилается Предвечный океан, такой, каким я его видел однажды: свинец вместо воды, скорлупа вместо неба, и огненный желток солнца наполовину утонул за горизонтом. Там холодно, Сатьявати!.. Там очень холодно, и хочется наворотить на себя груду покрывал, а сверху приказать еще набросить шкуру шарабхи-восьминожки, но все равно дыхание останется прерывистым, а зубы будут стучать друг о друга!
Давай я тебя укрою… и жаровню придвину поближе.
Вокруг царит тишина, словно волны разучились плескаться, или это просто я оглох… Тишина, и карла-уродец понуро бродит по водам, глядя себе под ноги. Иногда он нагибается, зачерпывает горсть воды и пропускает между пальцев, каплю за каплей, каплю за…
В конце концов я просыпаюсь и долго лежу, глядя в потолок. А кто-то спрашивает меня из мглы:
— Скажи, Грозный, ты его совсем-совсем не помнишь?
И сам себе отвечает, смеясь:
— Это хорошо… это очень хорошо…
Я молчу, гляжу в потолок и мечтаю о погребальном костре. Но не имею права.
Он сгорел, наш мальчик, но сперва он сгорел, пытаясь сделать тебе приятное, он опустошил свои чресла, и лекари развели руками: «Пепел, Сатьявати, один пепел…» Знаешь, что сказал брахман, когда закончилось «Восьмичашье»? О, он сказал красиво, он сказал просто замечательно, и впору было закатывать глаза от восхищения, задирая голову к небу, чтобы шапка падала в пыль…
— Сколько областей в воздушном пространстве и на земле нагревает солнце своим жаром, столько миров, бесконечных, изобильных медом и топленым маслом, ожидают тебя на небе, о владыка! Они бесконечны, даже если в каждом из них жить только по семи дней! Спеши же, о юный герой, ибо миры эти заждались!
Ты довольна? Ты, женщина, у которой больше не осталось ничего: ни молодости, ни детей от законного супруга — только боль и память! Я, например, доволен. Хотя бы тем, что ты сейчас спишь и не слышишь меня… Впрочем, я не уверен: говорю ли я вслух, сам с собой, или просто молчу, слоняясь из угла в угол! Наверное, все-таки молчу… Слишком жестоко то, что я сейчас произношу или только думаю, жестоко по-детски, безоглядно и наивно! Словно ждешь, что придет он и все исправит — а добрый дядя если и приходит, если возвращается из мрака прошлого, то лишь для того, чтобы сойтись с тобой в бою! И проиграть тебе так, что ты не сможешь простить ему этого до конца своих дней, даже когда ты вправе сам выбрать день собственной смерти — а значит, можешь жить и жить…
Сказание о добрых дядях давно закончилось. Давным-давно. И род моего отца грозит угаснуть.
Как ты думаешь, что будет с ним, с Шантану-Миротворцем? Останется ли он в мирах, изобильных медом и топленым маслом, или будет низвергнут в геенну за глупость родичей? Я помню: отец терпеть не мог меда, он даже медвяный напиток только прихлебывал или делал вид… При чем тут мед?! Просто я боюсь завтрашнего дня — вот и болтаю невесть что!
А может, думаю невесть что, и во рту у меня пересохло, но кликнуть слуг и велеть им подать медвяный напиток…
Они все полагают, что я оставил вдов Вичитры для себя. А я смеюсь над ними, хотя смех комом застревает в глотке и грозит задушить меня! Я смеюсь и вспоминаю давнюю историю, которую поведал мне Ушанас, язвительный старик с родимым пятном во всю щеку, поведал в то славное время, когда учитель мог еще бить меня палкой, не боясь, что в ответ я обрушу на него Вселенную!
Это очень простая история, Сатьявати… Нет, не раскрывайся… и спи. Пожалуйста, спи, иначе я не смогу говорить! Или молчать.
Я до сих пор в сомнении: по-моему, Ушанас рассказывал мне небесные сплетни больше из желания досадить своему другу-недругу Словоблуду… Впрочем, не важно.
Просто у Словоблуда, оказывается, есть старший брат, чье имя я забыл. А у брата была жена, к которой наш Словоблуд однажды подкатился мелким якшей, когда у мудреца зачесалось под дхоти! Женщина якобы стала возражать, упирая на то, что беременна от собственного мужа, — но на каждое ее возражение у Словоблуда находилось опровержение из Вед и Веданг, а также соответственная притча… Короче, старичок взгромоздился на братнюю супружницу и перешел к трудам праведным! Но в самый неподходящий (или подходящий — кому как!) момент с пыхтящим мудрецом заговорил зародыш!
136 
