— Говорит ли когда-нибудь Яма о том, чем же это она его так покорила?
— Ты пришла сюда, чтобы собирать сплетни или чтобы породить их?
— И для того, и для другого, — отвечала богиня.
В этот момент принял Кришна свой Облик, обретая Атрибут божественного опьянения. И полилась тогда из его свирели неотвязная, прилипчивая мелодия — горькая и темная, терпкая и сладостная… Опьянение выплеснулось из него и заполнило весь сад перемежающимися волнами радости и печали. Он поднялся на ноги — гибкие, темные ноги — и медленно начал танец. Скучно и невыразительно было плоское лицо его; влажные темные волосы закручивались в тугие, точно проволочные, кольца, такой же проволокой курчавилась и борода. Апсары одна за другой вылезали из воды и подстраивались к танцу. Свирель его скиталась среди неведомых троп древних мелодий и постепенно обрела горячечную неистовость; сам он двигался все быстрее и быстрее, пока, наконец, не пустился в расалилу, Танец Вожделения; вслед за ним, все наращивая скорость, закружились на месте, сжимая ладонями свои бедра, и небесные танцовщицы.
Лакшми ощутила, как теснее стали объятия Куберы.
— А вот и Атрибут, — сообщила она.
Рудра Угрюмый натянул свой лук и спустил тетиву. Стрела отправилась в полет, чтобы через некоторое время упокоиться в самом центре далекой мишени.
Бог Муруган рядом с ним хмыкнул и опустил свой лук.
— Опять ты выиграл, — сказал он. — Мне тебя не превзойти.
Они ослабили тетивы своих луков и отправились к мишени забрать стрелы.
— Ты еще не встречался с ним? — спросил Муруган.
— Я знал его давным-давно, — сказал Рудра.
— Акселеристом?
— Тогда он им не был. Никем он не был — в смысле политики. Зато был одним из Первых, одним из тех, кто видел Симлу.
— Да?
— Он выдвинулся в войнах против Морского Народа и Матерей Нестерпимого Зноя.
При этих словах Рудра едва не перекрестился.
— Позже, — продолжал он, — об этом вспомнили и поставили его во главе северного похода во время войн с демонами. В те дни он был известен как Калкин, и там-то его и прозвали Бичом. Он выработал Атрибут, который мог использовать против демонов. При его помощи он уничтожил большую часть якшей и обуздал и сковал ракшасов. Их он успел выпустить на волю, прежде чем Яма и Кали взяли его в плен у Адова Колодезя, что в Мальве. Так что теперь ракшасы вновь разгуливают по свету.
— Почему он сделал это?
— Яма и Агни утверждают, что он заключил с их главарем пакт. Они подозревают, что он сдал тому на время свое тело в обмен на обещание, что орды демонов будут воевать против нас.
— Они могут на нас напасть?
— Очень сомневаюсь. Демоны не идиоты. Если им не удалось совладать с четверыми из нас в Адовом Колодезе, вряд ли они рискнут напасть на нас на всех здесь, в Небесах. А кроме того, как раз сейчас Яма находится в Безбрежном Чертоге Смерти, разрабатывая специальное оружие.
— А где его потенциальная невеста?
— Кто знает? — пробурчал Рудра. — И кого заботит?
Муруган улыбнулся.
— Мне однажды показалось, что для тебя самого она была больше, чем мимолетным увлечением.
— Слишком холодна, слишком насмешлива, — сказал Рудра.
— Она тебе отказала?
Рудра повернул свое темное, никогда не улыбающееся лицо к смазливому богу юности.
— Вы, божества плодовитости, еще хуже марксистов, — заявил он. — Вы думаете, что между людьми только это и есть. Мы просто-напросто одно время были друзьями, но она слишком строга к своим друзьям и всегда их теряет.
— Так она тебе не дала?
— Должно быть.
— А когда она взяла в любовники Моргана, поэта, певца батальной славы, который однажды поутру воплотился вороном и улетел прочь, ты так пристрастился к охоте на воронов, что буквально через месяц перестрелял своими стрелами на Небесах практически всех.
— И по-прежнему охочусь на воронов.
— Почему?
— Мне не по душе их голос.
— Да, она слишком холодна, слишком насмешлива, — согласился Муруган.
— Я не терплю насмешек от кого бы то ни было, бог-юноша. Обгонишь ли ты стрелы Рудры?
Муруган снова улыбнулся.
— Нет, — сказал он, — и мои друзья локапалы тоже — да им и не будет нужды.
— Когда принимаю я свой Облик, — заговорил Рудра, — и поднимаю свой большой лук, дарованный мне самой Смертью, могу я послать самонаводящуюся по теплу тела стрелу, со свистом покроет которая мили и мили вдогонку за убегающей мишенью и поразит ее, как удар молнии, — на смерть.