Особенно,... 
27 
Жанна весело рассмеялась:
— Я приглашаю тебя отобедать в таверну «Бычий двор».
У парня так и отвисла челюсть.
— Ты что, хочешь за мной приударить? Отправишься в таверну с босяком?
— Тебе осталось быть босяком всего лишь до завтра.
Матье посмотрел на Жанну, и она не отвела взгляда. От светлой голубизны его глаз ей сделалось не по себе. Матье то и дело проводил рукой по своим выбритым щекам, которые стали такими белыми, что казались напудренными.
Они отправились в таверну. Матье еще меньше привык к обществу, чем она сама. Он жил отбросами, а тут вдруг оказался за столом той самой таверны, объедки из которой еще вчера вылавливал в соседнем ручье.
— Что будем есть? — спросил он, неуверенно присаживаясь на скамью.
— Суп и жареные сосиски с салатом, — ответила Жанна.
Матье вытаращил на нее глаза:
— Так много?
— Так много.
— Так ты богачка?
— Сам видел, что я заработала.
Она заказала кувшин вина. Матье в удивлении покачивал головой.
— Имей в виду, так будет не каждый вечер, — сказала Жанна.
— Тогда по какому случаю праздник?
— Твой день рождения! Ты стал другим человеком!
Он рассмеялся:
— Верно, я не такой, как раньше. Да и в голове что-то не то.
Ума не приложу, кто я теперь такой.
Матье не умел управляться с ложкой, и Жанне пришлось преподать ему эту науку.
— Из каких ты краев? — спросил Матье.
Ей хватило несколько фраз, чтобы рассказать о себе. Не забыла она и о посещении аббатства и обители сестер-кордельерок.
— Отчаянная ты! Вот отчаянная! — восклицал Матье, опорожняя свой стакан.
Они пили местное кисленькое вино, но это было все же лучше, чем пиво. В таверну «Бычий двор» не заглядывали богатые торговцы; ее посещали по большей части служащие и студенты, собиравшиеся здесь заработать на еду чтением стихов и при случае побузить.
Матье рассказал о себе. Ему было двадцать два или двадцать три года. Три года он в компании бывших наемников, грабителей и прочего сброда промышлял разбойным ремеслом в Париже и окрестностях. Год за воровство ему довелось провести в сырой камере тюрьмы Лучников, что стояла на берегу Сены.
— Вот и все, что я видел в жизни, — добавил Матье.
Под конец срока какой-то стражник предложил ему завербоваться — по примеру многих бывших подельников — в Королевские вспомогательные войска, но так как Матье не выносил, чтобы им командовали, то стал изображать из себя хромого. Вот так он и улизнул от службы в армии. Если уж воевать, говорил Матье, то за себя самого, а не за господина. С той поры он жил нищенством.
— Так, значит, ты не хромой?
— Нет, это так, по привычке.
— За что же тебя посадили в тюрьму?
— Как-то раз украл двух каплунов, в другой — распятие в церкви.
Матье пристально посмотрел на Жанну:
— Я не обворую тебя. Никогда в жизни. Я больше вообще не стану воровать. Почему ты все это для меня делаешь?
— Что?
— Ну все это.
Чутье подсказало Жанне, что главное — не пытаться наставить его на путь праведный.
— Потому что оба мы с тобой бедняки, — сказала она. — Бедняк бедняка всегда поймет. А еще потому, что ты мне нужен.
— Я и вправду тебе нужен?
— Я же не могу одна заниматься всем этим. Ты видел, дело пошло. Мне все равно нужен помощник.
Глаза Матье загорелись. Он, возможно, в первый раз в жизни понял, что может быть полезным.
— Завтра ты станешь богатой.
— Стало быть, богатым станешь и ты.
Они улыбнулись и подняли стаканы.
Жанна научила Матье резать столовым ножом истекавшие соком сосиски.
Человек со скрипкой принялся наигрывать какую-то мелодию в надежде заработать мелкую монетку. Жанна никогда не слышала ничего, кроме хора, который отцу Годфруа удавалось собрать на воскресную службу. А Матье знал в музыке толк. Хлебнув вина, оба они расчувствовались от незатейливого мотива, но это оказалось только прелюдией к выступлению какого-то юноши. Он был в плаще и сдвинутой набок шапочке. Пробравшись между скамеек, юноша вышел вперед и принялся декламировать проникновенным голосом в такт музыке:
- Когда приходит милый май
- Над ложем петь…
Посетители встретили песню восторженно. В шапочке музыканта зазвенели монеты, которыми он поделился со стихотворцем. Обоих пригласили к столу и принялись потчевать ужином. Отовсюду сыпались двусмысленные шуточки. Жанна видела только лицо молодого поэта, которому нельзя было дать больше двадцати. Черты лица его были одновременно резки и изысканны, словно его сначала грубо обтесали, а потом обработали резцом. Темные завитки волос спускались на слегка выпуклый лоб, в обрамлении юношеской бородки пламенели губы. Жанна не могла удержаться от мысли о губах Исаака. Вдруг взгляды их встретились, и его карие блестящие глаза напомнили девушке глаза оленя.
27 
