— Если так пойдет и дальше, ты не захочешь, чтобы она вернулась…
Я закрыл глаза, и мне приснился новый сон. Я видел поля пшеницы вокруг Назарета и цветущие миндальные деревья, такие же, как те, что мы видели, возвращаясь из Египта. Я видел деревни с белыми домами, прилепившимися к склонам холмов. Тонкие листочки, летящие в нежном дуновении ветра. Я видел воду. То существо снова хотело вторгнуться в мой сон, но я не пустил его. Нет, не хочу в мир дворцов и кораблей.
— Нет, — сказал я. — Я не пойду туда.
Мамин голос прошептал:
— Тебе снится сон. Не бойся. Я держу тебя. Все хорошо.
Хорошо.
Прошло много дней и ночей, прежде чем я вернулся в сознание. Мне потом об этом сказали.
И даже тогда я почти все время спал. Однажды меня разбудили рыдания и причитания, и я понял, что кто-то умер.
Когда я открыл глаза, то увидел, что моя мама кормит Маленького Симеона, который лежал среди подушек, укутанный одеялами. Рядом спала Маленькая Саломея. У нее было влажное от пота лицо, но я видел, что она тоже выздоравливает.
Мама взглянула на меня и улыбнулась. Однако лицо ее было бледным и печальным, я догадался, что она плакала, и еще я услышал, что одним из плачущих и стенающих в дальней комнате был Клеопа. Я снова слышал, как плачет взрослый мужчина. Совсем как в том сне.
— Скажи мне! — шепнул я маме. Страх сжимал мне горло.
— Детям лучше, — ответила она. — Разве ты не помнишь? Я говорила тебе еще вчера вечером.
— Нет, скажи мне кто.
Она не отвечала мне.
— Тетя Мария? — спросил я и повернулся, чтобы посмотреть туда, где она лежала все эти дни. Там было пусто.
Мама закрыла глаза и застонала. Я прильнул к ней, положил руку на колено, но не думаю, что она это почувствовала. Она качалась из стороны в сторону.
Когда я проснулся в следующий раз, уже шла поминальная трапеза. Во всяком случае, мне так показалось.
Я слышал, как играли флейты, эти звуки резали воздух как деревянные ножи.
Со мной был Иосиф, он заставил меня выпить немного супа. Рядом сидела Маленькая Саломея, взволнованная, с широко раскрытыми глазами.
— Ты знал, что моя мама умерла?
— Мне очень жаль, — сказал я.
— И младенец тоже умер, потому что был внутри ее.
— Мне очень жаль, — повторил я.
— Ее уже похоронили. Ее положили в пещеру.
Я промолчал.
Вошли мои тети, Саломея и Есфирь, они принесли Саломее супу, накормили ее и уложили. Маленькая Саломея без остановки задавала вопросы о своей матери.
— Ее накрыли? — спрашивала она. — Она была бледной?
Ее просили успокоиться.
— Она плакала, когда умирала?
Я заснул.
Когда я проснулся, дети в комнате все еще спали. Теперь здесь лежали и мои старшие братья, тоже заболевшие.
Я смог встать только на следующее утро.
Сначала я решил, что в доме все еще спят, и вышел во двор.
Было тепло. За время моей болезни листья на смоковнице стали очень большими. Виноградную лозу усыпали белые цветы. Высокое синее небо стояло надо всем огромным куполом; в нем плыли белые облака, не грозившие дождем.
Я был так голоден, что готов был съесть что угодно. Я не помнил, чтобы когда-нибудь так сильно хотел есть.
Из комнат, что занимал Клеопа со своей семьей на другой стороне двора, послышались голоса. Я вошел и увидел там маму и дядю. Они сидели на полу и разговаривали, перед ними стояли блюда с хлебом и соусом. Окно занавешивала лишь тонкая ткань. На плечи мамы и Клеопы падал свет.
Я присел рядом с мамой.
— …И буду заботиться о них. Я обниму их и прижму к себе, потому что теперь я их мать, а они — мои дети. — Вот что говорила она Клеопе. — Ты понимаешь меня? Теперь они мои дети. Они братья и сестры Иисуса и Иакова. Я могу позаботиться о них. Я хочу, чтобы ты верил мне. Все обращаются со мной как с ребенком, но я уже не девочка. Я буду им настоящей матерью. Мы все одна семья.
Клеопа кивал, но вид у него был рассеянный.
Он подал мне хлеба, прошептал слова благословения, и я повторил их за ним, тоже шепотом. А потом набросился на хлеб.
— Нет-нет, не ешь так быстро, — остановила меня мама. — Тебе еще нельзя. И выпей вот это. — Она придвинула ко мне чашку с водой. Мне же хотелось еще хлеба.
Мама провела рукой по моим волосам. Поцеловала меня.
— Ты слышал, что я говорила сейчас твоему дяде?
— Они мои братья и сестры, — кивнул я, — и всегда ими были. — И я затолкал в рот еще один кусок хлеба с соусом.