— Ребенок… — Снова над ней навис весь кошмар этой жизни.
— Морган, ты плохо себя чувствуешь?
Гром приближался, напоминая уже звуки взрыва, и словно раскалывал небо над Лондоном. Несколько крупных капель упали, пестря дома, стуча, словно галька, по окнам и крышам. Струйки холода пронизали удушливый желтоватый воздух.
В кухне стало темно. Придвинув свой стул еще ближе, Питер попробовал обнять Морган.
— Не прикасайся! — Грубо оттолкнув его, Морган встала.
— Морган, пожалуйста, не смотри так.
— Оставь меня в покое!
Теперь лило, словно из прохудившегося ведра. Яркая вспышка молнии на мгновение наполнила кухню холодным ртутным светом и выхватила из темноты широко раскрытые глаза Морган и несчастное испуганное лицо Питера. А потом все погасло, и остался один только дождь — шуршащая, плотная, занавесом упавшая пелена.
Темнота съела рванувшуюся к двери фигуру Морган, и следующая вспышка молнии высветила лишь нити дождя, поблескивая струящиеся в открытом дверном проеме. А ее не было; выбежав, она мгновенно сделалась невидимой: обесцветилась, растворилась, аннигилировалась в густом сером мареве рокочущего бушующего ливня.
11
— А, это вы, — сказал Таллис.
— Вы меня ждали? — удивился Джулиус.
— Предполагал, что как-нибудь объявитесь. Входите. Джулиус вслед за Таллисом прошел в кухню. Ее заливал ровный свет вошедшего в силу утра.
Пол кухни был очень мокрым и липким, казалось, его покрывала черная пленка нефти.
— Прошу прощения, — сказал Таллис. — Гроза устроила нам тут потоп. Я оставил окно открытым, и дождь хлестал прямо в дом.
— Но почему так липко? — спросил Джулиус.
— Липко всегда, в чем причина, я так и не понял. А дождевая вода, похоже, вступила в реакцию с этими непонятными веществами. Постойте секунду, я подстелю газеты.
Таллис расстелил по полу газетные листы, Джулиус аккуратно прошел по ним до стола и сел.
— Включить свет? — спросил Таллис.
После грозы похолодало, начались дожди, небо заволокло тяжелыми серыми облаками.
— Как хотите.
— Если не возражаете, я предпочту обойтись без него. Днем электричество как-то нервирует.
— Всецело с вами согласен.
— Простите, что здесь так холодно. Окна толком не закрываются. Но можно включить газовую плиту. — Открыв духовку, Таллис поднес спичку к ряду газовых рожков. Они с легким шипением вспыхнули. Дверцу Таллис оставил открытой.
— Погода заметно переменилась, — произнес Джулиус.
— Да, стало очень прохладно.
— И холод очень сырой. Для меня непривычна такая влажность в сочетании с низкой температурой.
— Да, понимаю.
— Надеюсь, я не помешал вам. Вы работали?
— Всего лишь чинил нитку бус. — Таллис сгреб горстку коричневатых бусин в ящик стола, и они раскатились по дну. Закрыв ящик, он сел на стул против Джулиуса.
— Хорошо хоть, что с утра нет дождя, — сказал Джулиус. — Погода тихая. Чтобы сложить свой зонтик так, как это положено в Англии, мне требуется уйма времени, обидно было бы сразу разрушать этот шедевр. — Он выложил на стол узкий, безукоризненно скрученный зонт. Черная ручка оканчивалась кругляком из слоновой кости с вырезанным на нем контуром цветка лотоса. — Вам не кажется, что он слишком похож на женский?
— Ничуть. Он очень элегантный.
— В Лондоне это смотрится нормально. В Нью-Йорке было бы немыслимо.
— Догадываюсь, что так.
Джулиус был одет тщательно и слегка старомодно. Темный костюм, белая рубашка, узкий галстук в поперечную полоску. Бесцветные волосы недавно подстрижены. Голова не покрыта.
— Вы работаете над книгой? — Джулиус указал на стопку бумаг, книг и журналов, лежащих по ту сторону стола.
— Нет. Всего лишь готовлю лекции.
— А я полагал, что вы пишете книгу о Марксе и де Токвилле.
— Я забросил ее.
— Жаль. Весьма интересная тема.
Наступило молчание. Джулиус, слегка хмурясь, осматривал кухню. Заметил и молочные бутылки, и немытую посуду, и пачки газет, и странную гору предметов на кухонном шкафу.
Большие, словно подернутые дымкой глаза Таллиса были устремлены в окно.
— Мой отец очень болен, — произнес он.
— Прискорбно слышать об этом.
— Он умирает… рак.
— Сочувствую. Сколько ему осталось?
— Шесть месяцев. Или год.