54 
– Действительно, благодарен, Гай Марий.
Вечеринка закончилась. Сулла и молодой Марий отвели Мария спать и без суеты уложили на кровать. Затем молодой Марий исчез, виновато взглянув на Суллу, который задержался, чтобы более внимательно проверить состояние горы мяса, возвышавшейся на ложе.
– Луций Корнелий, – произнес Марий невнятно. – Приди завтра и разбуди меня, ладно? Мне нужно поговорить с тобой лично. Сегодня вечером я не мог. Ох, это вино!
– Спокойной ночи, Гай Марий. Утром поговорим.
Но утром разговор не получился. Когда Сулла – сам еще не вполне придя в себя, явился в шатер командующего, он нашел гору на кровати в том же положении; как он оставил ее ночью. Нахмурившись, он быстро приблизился, чувствуя нарастающее колющее ощущение. Нет, это был не страх от того, что Марий умер; шум его дыхания был слышен отчетливо. Взглянув на лежащего, Сулла увидел, что его правая рука слабо дергается, цепляясь за простыню, а в вытаращенных глазах Мария был такой глубокий ужас, что они казались безумными. От опавшей щеки до вялой ступни его левая сторона была беспомощна, недвижима, парализована. Безропотно упал могучий ствол, бессильный отразить удар, невидимый и неощутимый.
– Удар, – пробормотал Марий.
Рука Суллы против воли опустилась, чтобы погладить намокшие от пота волосы; теперь его можно было любить. Теперь его больше не было.
– О, бедный мой, старина! – Сулла прикоснулся щекой к щеке Мария, прижался губами к влажному ручейку его слез. – Бедный старик! Ты сломался в конце концов.
И немедленно последовали слова, ужасно искаженные, но достаточно разборчивые, чтобы услышать их, прижав лицо к лицу:
– Еще… не… сделано… Семь… раз.
Сулла отодвинулся так, словно Марий поднялся с ложа и ударил его. Затем, смахнув рукой собственные слезы, он закатился коротким пронзительным смехом, который прекратился так же резко, как и начался.
– Если бы я мог что-то сделать с этим, Гай Марий, – с тобой все кончено!
– Не… кончено, – произнес Марий, его умные глаза больше не были испуганными, они были злыми. – Семь… раз.
Одним прыжком Сулла оказался у завесы, отделявшей переднюю часть шатра от задней, призывая на помощь, словно пес Гадеса множеством своих голов кусал его за пятки.
Только после того, как пришел и ушел армейский хирург, и Мария устроили по возможности удобно, Сулла собрал всех толпившихся вокруг шатра, куда их не пускал неутешно плачущий молодой Марий.
Сулла назначил собрание на форуме лагеря, сочтя разумным, чтобы и рядовые знали о происшедшем; слухи о несчастье с Марием распространились, и молодой Марий был не единственным, кто проливал слезы.
– Я беру на себя командование, – спокойно сказал Сулла десяткам людей, столпившимся вокруг него.
Никто не возразил.
– Мы сразу же возвращаемся в Лаций, прежде чем весть об этом дойдет до Силона или Мутила.
На этот раз возразил Марк Цецилий, именуемый Корнутом.
– Но это же смешно! – возмущенно воскликнул он. – Мы здесь меньше чем в двадцати милях от Альбы Фуцении, а ты говоришь, что мы должны повернуться и уйти?
Поджав губы, Сулла широко развел руками, показав на солдат, которые стояли и плакали.
– Посмотри на них, глупец! – вскричал он. – Идти по вражеской территории с ними? У них уже не хватит для этого духу! Мы должны успокоить их, пока будем в безопасности в пределах наших границ, Корнут, – а потом нужно будет найти полководца, к которому они питали бы хотя бы одну десятую часть любви, что чувствовали к Марию.
Корнут открыл было рот, но смолчал, беспомощно пожав плечами.
– Кто-нибудь еще хочет что-то сказать? – спросил Сулла.
Оказалось, что таких нет.
– Быстро сворачивайте лагерь. Я послал распоряжение моим легионам на дальний конец виноградника. Они будут ждать нас на дороге.
– А как быть с Гаем Марием? – спросил молоденький Лициний. – Он может умереть, если мы тронем его.
Хохот, которым разразился Сулла, шокировал его.
– Гай Марий? Ты не смог бы убить его и жертвенным топором, мальчик! – Видя общую реакцию, Сулла совладал со своими эмоциями, прежде чем продолжать: – Не бойтесь, друзья, Гай Марий меньше чем два часа назад заверил меня, что мы виделись с ним не в последний раз. И я ему поверил. Поэтому мы возьмем его с собой. Думаю не будет недостатка в желающих нести его носилки.
– Мы все идем в Рим? – несмело спросил молодой Лициний.
Только теперь, взяв себя в руки, Сулла ощутил, как они все испуганы и потеряны; но они были благородными римлянами, а это значило, что они сомневаются во всем, взвешивают все в зависимости от своего положения. По справедливости ему следовало бы обращаться с ними нежно, как с новорожденными котятами.
54 
