Глава шестнадцатая,

рассказанная Еленой

Под тенью Трои Агамемнон камень за камнем строил город; каждый день, стоя на балконе, я выглядывала за стены и смотрела на ахейцев, расположившихся на берегу Геллеспонта. Издали они были похожи на муравьев. Они копошились, используя гальку и стволы могучих деревьев для строительства стены, которая протянулась от сверкающего Симоиса до мутного Скамандра. Дальше, на берегу, росли дома — высокие казармы, чтобы укрыть воинов на зиму, амбары, чтобы хранить пшеницу и ячмень от непогоды и крыс.

С тех пор как прибыл ахейский флот, моя жизнь стала намного труднее, хотя она и так никогда не была такой, какой я ее себе представляла, пока не оказалась в Трое. Почему нам не дано видеть будущее в мираже времен, даже если оно ясно там нарисовано? Мне следовало бы знать. Но Парис был для меня всем; все, что я видела, был Парис, Парис, Парис.

В Амиклах я была царицей. Это моя кровь дала Менелаю право на трон. Народ Лакедемона доверил мне, дочери Тиндарея, свое благополучие и заступничество перед богами. Я была там важным человеком. Когда я проезжала в царской повозке по улицам Амиклов, все мне кланялись. Мне поклонялись. Мной восхищались. Я была царицей Еленой, единственной из божественных отпрысков Леды, оставшейся дома. И, оглядываясь назад, я понимала, насколько полна была моя жизнь: охота, игрища, празднества, двор, всяческие развлечения. В Амиклах я говорила, что время едва ползет, но теперь я поняла: в те дни я и представления не имела, что такое настоящая скука.

В Трое я научилась скучать по-настоящему. Здесь я — не царица. Я не имею никаких прав. Я — жена младшего царского сына. И я — ненавистная чужеземка. Меня связывают правила и ограничения, пренебречь которыми у меня нет ни силы, ни власти. И здесь нечего делать, совсем нечего делать! Я не могу щелкнуть пальцами и приказать подать колесницу, чтобы поехать посмотреть, как мужи упражняются в спорте или военном искусстве. Я не могу выбраться из внутренней крепости. Когда я попыталась отправиться в нижний город, все, от Гекабы до Антенора, объявили меня легкомысленной, распутной и капризной — ведь мне вздумалось якшаться с чернью. Неужели я не понимаю, что стоит мужам в какой-нибудь таверне увидеть мои обнаженные груди, как меня тут же изнасилуют? Но когда я их прикрыла, Приам все равно ответил «нет».

Мой мир внезапно стал ограничен моими собственными покоями (в этом Приам проявил щедрость — у нас с Парисом было много богато украшенных комнат) и залами, где собиралась знать крепости. А Парис, мой прекрасный Парис, оказался обычным мужчиной. Он ведет себя так — и только так! — как угодно ему. А ему редко угодно составить компанию своей супруге. Я здесь ради любви, но любовь быстро проходит, когда любовникам больше нечего узнавать друг о друге. С появлением ахейцев моя жизнь, и так уже скучная, стала еще хуже. На меня смотрели как на причину бедствия и обвиняли в приходе Агамемнона. Глупцы! Сначала я пыталась убедить троянскую знать в том, что Агамемнон никогда бы не начал войну из-за женщины, пусть она будет дважды его свояченицей, что Агамемнон говорил о войне с Троей еще той далекой ночью, когда жрецы четвертовали белого коня и я была отдана Менелаю. Никто меня не слушал. Никто не хотел меня слушать. Из-за меня ахейцы стояли на берегу Геллеспонта. Из-за меня за могучей стеной, протянувшейся от сверкающего Симоиса до мутного Скамандра, рос ахейский город. Все было из-за меня.

Бедный старый Приам очень встревожился. Вместо того чтобы усаживаться на свой украшенный золотом и слоновой костью трон поглубже, как раньше, он теперь садился на самый краешек. Он драл себе бороду, посылая на западную башню одного наблюдателя за другим, чтобы те сообщали ему о том, как продвигаются дела у ахейцев. С того дня, как я вошла в его тронный зал, он успел испытать всю гамму эмоций, от ликования — оттого что он натянул Агамемнону нос — до полного замешательства. Пока ничто не указывало на то, что ахейцы собираются задержаться, он посмеивался; когда союзники пообещали ему помощь, он был счастлив. Но когда ахейцы начали возводить защитную стену, его лицо помрачнело и плечи поникли.

  95