79 
Она еще некоторое время сидела на вершине холма, рассеянно поглаживая настоящей рукой свою новую, такую странную руку, и пыталась понять, какая же из них связана с ее собственным сердцем. Ее новые открытия давали ей такую радость, какую она знала только в детстве. Но радость все же не была абсолютной. Казалось, что-то не так, но что, она не могла определить. Это было похоже на чувство, которое возникает, когда ты даешь человеку то, чего он не заслуживает.
Но даже и такое объяснение не было полным.
И в следующее мгновение она все поняла. Вот если бы ее попросили отгадать чудесную тайну – одну из тех, которую, услышав, ты понимаешь, что способен разгадать, лишь бы было предоставлено для этого несколько минут, – а затем какой-нибудь простак, случившийся рядом, поспешно выскакивает со своими предположениями, и истинный ответ затуманивается и ускользает. И ты чувствуешь себя ограбленным, униженным, оскорбленным. Наконец, разобравшись со своими чувствами, она поняла, насколько глупы все ее терзания. Можно изучать небеса, глядя на них невооруженным глазом, но если телескоп облегчает задачу, глупо от него отказываться.
Она встала, с нижней юбки опала прилипшая жухлая трава. Ее окружали молчаливые надгробия, и плыл в воздухе колокольный звон – звонили колокола близлежащей церкви. Она стояла в нерешительности, не зная, в какую сторону ей пойти. Ее вывел из замешательства веселый свист. Она обернулась и увидела Эркюля д'Аргенсона, поднимающегося к ней на вершину холма.
– А, вот вы где, – выкрикнул он, но ветер отнес в сторону звук его голоса. – Как здесь пахнет цветами!
– Я не вижу здесь цветов, – сказала Адриана, обводя вокруг рукой.
– Просто они уже все отцвели, и ветер унес их лепестки, – ответил д'Аргенсон.
Он подошел уже совсем близко, так что она слышала, как шелестит у него под ногами трава. Его темно-зеленый камзол был наполовину расстегнут, он чувственно, полной грудью вбирал в себя свежий деревенский воздух.
– Мсье, по манере изъясняться я бы сказала, что вы большую часть жизни провели в Версале, но я не помню, чтобы я вас там видела. Хотелось бы мне знать, где еще учат так ловко и искусно вести сладкозвучные речи?
– Представления не имею, о чем это вы. Вы хотите сказать, что вас удивляют мое остроумие и изящество речи?
– Увидеть цветок во мне – это не просто остроумие.
Он засмеялся, грозя ей пальцем. Он подошел совсем близко и остановился.
– Поиграем в придворных?
– Как вы это себе представляете?
Он отступил назад и театральным жестом приложил руку к груди.
– Вы как прекрасный цветок, – сказал он.
– Ах, что вы! – в тон ему ответила Адриана.
– Нет, нет, вы истинный цветок!
– Мне не известно, что значит быть цветком, расскажите и дайте почувствовать это, – продолжила она игру.
– Ваши щечки пылают подобно розам, мадемуазель. А трепетание вашей нежной груди может сравниться лишь с трепетом лепестков лотоса, а все остальное… Отвергая мои восторги, вы лишь еще больше заставляете меня их расточать, – сказал он.
Она рассмеялась:
– Вы превзошли меня в своих речах, мсье. Я всего лишь думала, что вы преувеличиваете восторги на мой счет, но вы открыли мне мою истинную природу, и я вас за это покорно благодарю.
Теперь он засмеялся:
– Вы позволите взять вас под руку, мадемуазель?
– Если вы ограничитесь только этим, мсье д'Аргенсон.
Он вновь засмеялся и взял ее под руку.
– Я не хитрая лисица, мадемуазель, а всего лишь преданная и упрямая охотничья собака. Куда вы держите путь?
– Даже не знаю. В деревне никого нет.
Он кивнул и сделался серьезным.
– Да, вероятно, жители прячутся где-то поблизости, их дома не похожи на давно покинутые жилища.
– А люди герцога? Они не…
Д'Аргенсон пожал плечами:
– Пока что они соблюдают строжайшую дисциплину. Они не будут заниматься мародерством, ну… если только по мелочам. Но я боюсь, прежде чем наш поход закончится… Нам нужно будет перевалить через горный хребет, а когда провиант на исходе и всех охватил страх – в таких ситуациях даже самые добродетельные мужи ломаются.
– Да, к сожалению, – тихо произнесла Адриана, – и женщины тоже теряют свое лицо.
Она ощутила легкое пожатие его руки.
– Я даже вообразить не могу, что вы способны были совершить нечто такое, что не знает прощения.
– Вероятно, вам просто не хватает воображения.
– Мадемуазель, – сказал он с теплотой, которой она никак от него не ожидала, – может быть, мне недостает воображения, но у меня есть большее – разум. И я повторяю то, что уже сказал: я представить не могу и не слышал ничего подобного, чтобы вы совершили нечто такое, чего вам стоит стыдиться.
79 
